Рашен Баб (сборник). Александр Ольшанский

как…

      – Не знаю, – впервые услышал он такой ответ от Риты.

      – Спроси у старух. Если у них есть для этого материал, так я куплю. Деньги есть, почти триста тысяч.

      – Богач.

      – Сходи и спроси.

      Рита ушла и вернулась со старухой с клюкой.

      – Это тетя Маня, послушай её, – сказала сестрёнка, усаживая гостью на колоду.

      – Соколик, не убивайся, – начала старуха проникновенно. – Беда небольшая, когда старый человек умирает. Все там будем. С Агашей, царствие ей небесное, мы дружили с детства. Весной нас, по случаю 50-летия Победы, пригласили в военкомат – по сто тысяч дали и по подарку. Мы с ней в партизанах были. Не думай, соколик, и ты, дочка, что тётка Агафья всегда была такой забубёхой. У меня одна медаль с войны, а у неё боевой орден и две медали, юбилейные не в счёт. Она и партейная была, председателем колхоза сразу после войны была. Одна вдовая солдатка несла с фермы бутылку молока своим деткам, своей коровы у неё не было, а уполномоченный из района её и поймал. Да в кутузку, а дома – пять сирот голодных, мал мала меньше. Уж как Агаша умоляла уполномоченного простить несчастную – её Матреной зовут, приползла только что, оплакивает свою защитницу… А уполномоченный – ни в какую. «Ты воевал, гад?» – спросила тогда его Агаша. «Какое это имеет значение?» – вызверился уполномоченный. «А вот такое!» – сказала Агаша да оглоблей, оглоблей давай его охаживать. И ногу ему перебила, и рёбра поломала, – еле отняли его у неё. Ежели бы не партизанка, не орденоноска, не партейная, то все бы двадцать пять дали, а так только пять лет. Вместе с Матрёной и отсидели. Суженый был у Агаши, да оказался ряженым. Сгинул куда-то, не пожелал с тюремщицей знаться. Потом Агаша призналась мне, что от этого уполномоченного её старшая сестра понесла и повесилась. Эх, и жизня была…

      Старуха вздохнула, сняла одну руку с клюки, закрыла ею морщинистое, скукоженное лицо, и Валентину Ивановичу показалось, что она заплакала. Нет, не заплакала, провела пальцами по лицу сверху вниз, словно снимая с него только ей ведомое наваждение.

      – Да, – поймала прежнюю нить своего рассказа тётя Маня, – так идём мы из военкомата, я и говорю: давай зайдём в магазин да кофточку тебе купим. В чём в гроб тебя класть, подруга? Вот как раз и дали на кофточку, завоевала ты её, а что останется – сахарку купим, самогонки наварим на похороны. На мои ли, на твои ли – пусть стоит. Не прокиснет. Сказано – сделано. Так что насчёт выпивки да закуски не беспокойтесь. Внуки Матрёны с утра могилку выкопают. А ты, соколик, не вздумай гроб в атласы да бархаты обряжать – отродясь мы их не носили. У тебя сыночек родился, для него копейку сохрани. И попа пригласим, не боли об этом твоя голова.

      – Спасибо вам, – сказал Валентин Иванович.

      – Тётка Аграфена, оказывается, героическая личность. И не подумаешь, – вслух размышляла Рита.

      Тётя Маня, поохивая, поднялась, переступила с ноги на ногу, поосновательней оперлась на клюку.

      – Вот что ещё, соколик. Не приведи, Господь, чтобы Лена узнала. Молоко-то может и пропасть, что делать будете? Это вам не город, тут детского питания