Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки. Илья Ильф

в раю полагается, – мирная жизнь на курорте и большие доходы с фабрики.

      Но тут взгляд скороспелого революционера падал на рабочие окраины, на Пересыпь, где грозно дымились заводские трубы и грозно кричали гудки.

      Взгляд падал на черные депо, на взволнованный порт, на гремящие, звенящие и стонущие железнодорожные мастерские.

      И тут взгляд тускнел и туманился странным вопросом:

      – А они? Они тоже будут довольны?

      Да, «они», рабочие, были рады. Они были очень рады. Они тоже вышли на манифестацию.

      Как же им было не радоваться?

      Пал режим околоточного надзирателя на троне.

      И они, рабочие, тоже пели «Марсельезу».

      Они пели ее так, что многим «Марсельеза» казалась погребальным гимном. То, что из уст обывателя вылетало веселеньким вальсом, рабочие пели так, что дрожала земля и дрожал воздух.

      У синих курток «Марсельеза» не была танцклассным мотивом.

      Это был наводящий страх гимн освобождения, гимн-воспоминание о трудных днях, гимн-уверенность в будущем.

      Синие ряды рабочих тяжело грохотали по главной улице. Тяжел был шаг, и оттого у радостного буржуа тускнел и туманился взгляд.

      – Хватит ли им одного ликования? Может быть, они захотят большего? Фабрик? Заводов? Власти?

      Да, они захотели власти. Немного позже других, но они ее захотели. И если в октябре 18‐го года Украина молчала, то зато у нее был декабрь 17‐го года и все месяцы в трех годах, которые пришли после.

      Дрались в январе и феврале! В апреле! В ноябре! Двенадцать месяцев в году! И это были месяцы и годы восстаний, бунтов, драки за свободу, бои за власть, за власть рабочих и за власть крестьян.

      Знаками этой борьбы полна вся страна, ибо не было места, где бы ни вставал украинский рабочий и крестьянин.

      Во время немецкой оккупации тяжелый, похожий на комод немецкий офицер говорил старухе:

      – Мы вам наведем порядок! – Он ломал язык и говорил: – Всюду будет порядок!

      И он обвел рукой всё видимое пространство с запада на восток.

      Старуха долго молчала, потом подняла живой, смеющийся глаз и ехидно сказала:

      – Уйдете вы – и следа от ваших порядков не останется!

      Кучка стоявших и слушавших разговоры после этих опасных слов немедленно расточилась – пропала. Но старуха только усмехнулась. Она была полна великой правды и ничего не хотела скрывать.

      – Уйдете вы! – повторила она.

      Офицер этого не понимал. Его большая голова была хорошо вымуштрована. Он не понял. Его власть, императорская и королевская, кайзерлихе унд кениглихе, не могла уйти.

      Он посмотрел вниз на порт (это было в Одессе).

      На рейде стоял, задрав кверху тринадцатидюймовые пушки, знаменитый «Гебен».

      Немец поглядел на улицу. По ней шли отряды в стальных шлемах, отряды великолепной немецкой пехоты.

      В синем небе ползли желтые «Таубе» с черными крестами. Город был битком набит грозной военной силой, пулеметами, пушками, броневиками.

      Офицер улыбнулся от сознания силы.

      – Кто