Медвежье молоко. Елена Ершова

человечьей кожи, осколками традиций и правил. Что значили они по сравнению с пробудившимися звериными инстинктами и голодом? Сравнится ли удовольствие от чтения любимой книги, от дружеского общения, от первого поцелуя с преследованием обезумевшей от страха добычи? Воспоминания о далеких временах, когда двуногие дрожали в плохо освещенных сырых пещерах, пока снаружи бродили жаждущие крови желтоглазые твари, всплывали со дна генетической памяти неотвратимо и явственно, будто и не было миллионов лет эволюции, будто стерлись временные границы. Пусть вместо пещер теперь – дома из кирпича и бетона, пусть вместо жалкого костерка – электричество, пусть Лес обернулся в бегство под натиском городов, жизнь осталась такой же – в ней были добыча и были хищники. В этом, понял Герман, и заключалась истинная суть бытия.

      Он проснулся, как просыпаются с похмелья. Под боком вибрировал телефон, и Белому пришлось долго ловить его непослушными пальцами – мышцы одеревенели, от каждого движения ребра пронизывала боль.

      – Слушаю… – он наконец ответил на вызов, едва узнав в хрипе собственный голос.

      – У меня планшет спятил! Фиксирует мощный магический всплеск! Что у вас происходит?

      – Все… в порядке.

      Белый сфокусировал взгляд, выхватывая из темноты стены с облупившейся под потолком краской, приоткрытую дверь, в которую сочился коридорный свет. В оконные рамы скреблись ветки клена. Луны не видно – уже хорошо.

      – Хотелось бы надеяться! Друг мой, не заставляй меня разочаровываться снова! – голос Сергея Леонидовича казался усталым. – Почему я получаю совершенно дикие отчеты? Ты где вообще?

      Храп соседа.

      Запах медикаментов.

      Шаги дежурной медсестры.

      – В больнице, – ответил Белый и потрогал бок. Проникающее ранение поддиафрагмального пространства, кровотечение в плевральной полости и трещина в ребре. Хирургическое вмешательство было своевременным, хотя Белый сомневался, что необходимым. – Спонтанное пробуждение нежити, но смогли отбиться. Не хотел вас расстраивать, Сергей Леонидович.

      – Не хотел, а расстроил. Ты обратился?

      – Да, но приступ быстро купировали.

      В трубке помолчали. Белый тоже молчал, ощупывал рану – повязку прихватила кровавая корка, хотя боль значительно притупилась. Скоро заживет, на Белом все заживало быстро.

      – Ника не пострадала?

      Это он об Астаховой, понял Белый, и ответил:

      – Нет. Надеюсь, нет.

      – Как она тебе?

      – Стервозная баба. Я ей поперек горла, не любят легавые перевертней.

      И сам же подумал: а кто их любит?

      – Терпи, – тон Сергея Леонидовича из расстроенного быстро становился деловитым. – Как продвигается дело?

      – Медленнее, чем хотелось бы. У нас еще один пострадавший. Пока живой, но в реанимации. Я тоже пробуду здесь… не знаю, как долго. Вытащите?

      – Дурить не будешь? Скоро полнолуние.

      Белый скрипнул зубами.

      Охотничья луна. Он готов был