Голь перекатная. Картинки с натуры. Николай Лейкин

у тебя перекосило! Пора бы это тебе, Пуд, тебе все бросить.

      – Бросить. Хе-хе-хе… Михайло Акимыч… А вдруг кто найдет, если я брошу?.. Навек несчастный человек будет. Пожертвуйте от щедрот своих, что не жаль…

      – Изволь. Только ведь тебе на вино. Пользы от моей жертвы никакой не будет.

      – И не скрываю-с, что на вино. Не обманываю, не надуваю, не грешу.

      – Вот тебе гривенник. А только ты лучше купи сайку с печенкой да поешь хорошенько.

      – Солененького нашему брату лучше, Михайло Акимыч. Вот возьму я селедочку за пятачок…

      – Да брось ты это, наплюй… Побаловал, и за щеку… Примирись с отцом.

      – Отец и я, Михайло Акимыч, все равно что небо и земля. Как земле с небом не сойтись, так и мне с ним. Желаю доброго здоровья, – поклонился Чубыкин, пятясь к двери.

      – Поклонись ему, повинись перед ним, – продолжал хозяин мясной лавки.

      – Мне перед ним виниться нечего. Он передо мной виноват.

      – А ты гордость-то смири…

      – Эх, Михайло Акимыч! Ведь вы наши дела знаете. Не вам рассказывать! Ну, благодарю покорно за ваши ласки! Не оставьте впредь, если нас не вышлют.

      Чубыкин юркнул за дверь.

      И вот он перед суровской лавкой своего дяди, брата покойной матери. На вывеске золотыми буквами значилось: «Продажа суровских и галантерейных товаров купца О.В. Укромина». Лавку только что отворяли. Приказчики стояли гурьбой перед полуотворенными дверьми. Старший приказчик звенел ключами. Чубыкин подошел к ним и вытянулся во фрунт.

      – Господам суровщикам поклон и почтение! Дяденька Осип Вавилыч, все ли в добром здоровье?

      – А, Пудя! Опять объявился! – весело заговорили приказчики.

      – Вчера из богоспасаемого града Шлюпиина. Бог милости прислал, – отвечал Чубыкин. – Ну-ка, ребятки, складывайтесь дядину племяннику на бутылочку.

      – Постой… погоди… Над нами не каплет. А дяденька твой Осип Вавилыч только вчера вспоминал о тебе, – сказал старший приказчик с подстриженной бородкой. – Прочитал он в газетах, что есть какая-то лечебница, где лечат от запоя… «Вот бы, – говорит, – нашего Пуда»…

      – Мне, Василий Парамоныч, лягушку в водку сажали, с лягушкой меня водкой поили – и то ничего не помогло, – был ответ.

      – Тьфу ты, пропасть! – плюнул приказчик в барашковой скуфейке. – И неужто после этого не опротивело?

      – Напротив, друг… Даже слаще стала. Пожертвуй, Филимоша, гривенничек! – обратился к нему Чубыкин. – Кажется, ведь тебя Филимоном звать?

      – Правильно. Но я пожертвовал бы тебе и больше, да ведь попусту: ты пропьешь.

      – Пропью, милый… Это правильно… Но все-таки хоть в закусочной где-нибудь бы всласть пообедать. Давно уж я горячего не ел. Сейчас бы это я сткляночку, а потом селянку на сковородке с ветчинкой. Вот я уж пятиалтынный насбирал. Да что пятиалтынный! Пятиалтынный мало.

      Приказчики распахнули ставни и вошли в лавку. Вошел вслед за ними и Чубыкин. Старший приказчик посмотрел на него с ног до головы и сказал:

      – Накормить-то тебя, Пудя, и сейчас можем. Стоит только саечника