Рыцарь-разбойник. Борис Конофальский

кавалер у Максимилиана.

      – Нет, опять дверь была заперта, – отвечал юноша. – Только вот Сыч сказал, что ночью монах там был.

      – Откуда знаешь? – Волков опять глянул на Сыча, который очень охотно и с большим чувством ел сыр.

      – Золу он выбрасывал и делал это после росы, – ответил тот, – когда уже солнце встало, иначе ее росой бы смыло.

      – А что с могилой маленькой?

      – Могила как могила, малехонькая, детская. А что там с ней не так? – удивлялся Сыч.

      – Я думал, ты мне скажешь.

      – Нет, про могилу нечего мне сказать.

      – Нужно узнать, кто там похоронен. Поездить по окрестным деревням. Спросить, не пропадали ли дети недавно.

      – Это можно, – сразу согласился Сыч, – только зачем?

      – Узнаем, кто там.

      – Ну, узнаем, и что? – говорил Фриц Ламме лениво.

      Этим тоном безразличным он начинал раздражать Волкова. Кавалер смотрел на него уже недружелюбно.

      – Ты узнай, болван, что за ребенок там похоронен.

      – Узнаю, экселенц.

      – Да выясни, когда он пропал. Потом спросим у монаха, где он его нашел.

      – Так там про каждого похороненного у монаха надобно спросить. Уж больно их там много. Только вот сыскать самого монаха сначала надо.

      – Надо. Найти и поговорить с ним было бы неплохо, – задумчиво произнес Волков. – Значит, вы так ничего и не выяснили?

      – Ничего, экселенц, – отвечал Сыч, а сам опять смотрел на тарелку с сыром. – А вот кое-какая мысль интересная у меня появилась.

      И Волков, и Максимилиан с интересом уставились на Сыча. Волков спросил:

      – Говори, что за мысль?

      – Монах вроде как беден, я в щелочку над дверью поглядел, так там нищета. Чашка кривая из глины да ложка деревянная.

      – Ну, так и есть, я беднее монаха не видал, – подтвердил кавалер. – Говорят, он святой человек.

      – Вот то-то и оно же! – ухмылялся Сыч, грозя пальцем. – То-то и оно!

      – Да не тяни ты!

      – Монах, святой человек, сам беднее церковной крысы, а лачугу свою зачем-то запирает. От кого, зачем? Что он там ховает?

      – Может, деньги у него там? – предположил Максимилиан. – Или думаешь, что нет у монаха денег?

      – У монаха? У святого, к которому, как говорят, со всей округи люди ходят? Думаю,  есть, думаю, серебришко у него водится. Людишки таким святым и последнее при нужде принесут.

      – Ну, так он и запирает деньги в доме, – говорит юноша.

      – И ты бы, что ли, так сделал? – скалится Сыч.

      – Ну, а как? – спрашивает Максимилиан.

      – А как? – передразнивает его Фриц Ламме и смеется. – Эх, ты, дурень, это от молодости у тебя.

      – А как бы ты поступил? – с обидой спрашивает Максимилиан.

      – А я бы, – сразу сделался серьезным Сыч, – закопал бы их где-нибудь у кладбищенской оградки. Но уж никак не в лачуге.

      – Ладно, это понятно, а что запирает монах в своем доме? – спросил Волков. – Что прячет?

      – Ну, кабы знать, экселенц, кабы знать, – разводил руками