Чужак. Симона Вилар

Свыкнуться мне дай.

      Он оглядывал ее сверху донизу.

      – Обожду, обожду. Только ты пока тихохонько сиди тут. Потерпи, не показывай ясное личико перед полянами киевскими. Уж больно эти находники до баб охочи, не пропускают ни одной. Вон даже Ульв у меня про тебя спрашивал, хотя всем известно, что Ульв бирюк[55], а вот для Дира своего и вытащить тебя может.

      Дир. Карину даже передернуло от этой мысли. Уж лучше и впрямь Судиславу достаться. А Торир…

      Когда надоевший посадник ушел, она позволила себе поплакать.

      Дир и воины из Киева решили пировать в Копыси все дни Масленицы. С утра обычно отправлялись на охоту. Во дворах вокруг терема тогда слышались лихое посвистывание, лай собак, щелканье бичей, и охотники веселой гурьбой уезжали в лес, поразмяться после пиров да пополнить запасы к столу, так как даже припасов в градских кладовых не хватит, чтобы накормить гуляющую ораву победителей из Киева. А к вечеру вновь гудел терем, варили, пировали, пили.

      Карина эти дни проводила в уединении. Ей дали нитки и пяльцы, а когда вышивание надоедало, она растворяла слюдяное окошечко, смотрела, как суетятся во дворах тиуны[56], ведут подсчет дани, затребованной Диром, как тащит челядь на возы поклажу, круги воска, бочонки меда, кожи, связки шкурок. Не раз Карина замечала и расхаживавшего среди возов одноглазого Ульва. Он следил за сборами, а однажды даже сорвал с пояса плеть, исхлестал нерадивого тиуна. Люди Судислава не посмели вмешаться, жались понуро в сторонке.

      Карина все примечала. Стояла у распахнутого окошка, красивая и хмурая, кутаясь в пушистую серую шаль. Люди во дворе, заприметив ее, кланялись. Кто-то знал, кто она, а кто-то и так видел, что баба не из последних. Дорогая шаль, монисто серебром на шее блестит, волосы уложены короной, серебряные полумесяцы сережек отливают в тон глазам. А лицо – значительное, не простое.

      Для услужения Карине приставили двоих чернавок, а у дверей нес охрану молодой уный.[57] Не для стражи стоял, скорее для услуг: дрова таскал, печь топил, воду носил. И болтал без умолку, не обращая внимания на то, что чернокосая красавица не больно слушает. Нравились ему русы киевские, нравился их князь Дир. Вот это витязи – и воевать умеют, и пировать, пиво хмельное бочонками цедят, баб так ярят, что уже сейчас и без волхвования предсказать можно – всех непраздными оставят. Сам уный мечтал примкнуть к людям Дира и осуждал тех, кто ропщет против киевлян.

      – И такие имеются? – наконец размыкала уста Карина.

      Уный сплевывал по привычке на пол, но тут же растирал плевок ногой.

      – Есть сычи. Все ворчат, ругаются. Если бы Судислав не сдерживал их, еще неизвестно, что и затеяли бы. А того не понимают, что быть под таким, как Дир, – самая выгода.

      Карина отворачивалась от него, вновь смотрела в окошко. Порой замечала снующих среди построек скоморохов. Оно и понятно, в дни празднеств для этих самое прибыльное время – на пиры зовут, в избах угощают. Вот и бродят скоморохи от града к граду, дурачатся, людей затрагивают.

55

Бирюк – волк-одиночка; здесь холостой, нелюдимый человек.

56

Тиун – управляющий хозяйством.

57

Уный – младший дружинник.