Тени в раю. Эрих Мария Ремарк

табличка с одним-единственным словом: «Think!»[6] Этот лаконичный призыв я замечал уже не раз, порой в самых неожиданных местах: в гостинице «Рубен», к примеру, он красовался перед туалетом. Вынужден признать: более живого и прусского напоминания о родине мне в Америке встречать не доводилось.

      Адвокат оказался дородным увальнем с широкой и плоской, как блин, физиономией, в очках с золотой оправой. И с неожиданно тонким голоском, о чем он прекрасно знал и, конечно, изо всех сил старался его понизить, говоря почти шепотом.

      – Вы эмигрант? – спросил он едва слышно, не отрываясь от чтения рекомендательного письма, которое, должно быть, Бетти сочинила.

      – Да.

      – Еврей, разумеется?

      Удивленный моим молчанием, он вскинул глаза.

      – Еврей? – уже с нетерпением повторил он.

      – Нет.

      – То есть как? Вы не еврей?

      – Нет, а что? – ответил я, удивляясь в свою очередь.

      – С немцами, желающими обосноваться в Америке, если это не евреи, я не работаю.

      – А почему, позвольте спросить?

      – А потому, что это само собой понятно и не требует объяснений, мистер.

      – Разумеется, не требует. Но ради выяснения столь очевидной истины вряд ли стоило держать меня в приемной целый час.

      – Госпожа Штайн не написала мне, что вы не еврей.

      – Немецкие евреи, похоже, терпимее относятся к немцам, чем американские, – съязвил я. – Позвольте тогда уж встречный вопрос: а вы еврей?

      – Я американец, – ответил адвокат громче прежнего, уже тенорком. – И я не помогаю нацистам.

      Я усмехнулся.

      – Для вас, значит, каждый немец уже нацист?

      Голос зазвучал еще громче, взлетая почти до оперных высот.

      – Во всяком случае, что-то от нациста в каждом немце есть.

      Я снова усмехнулся.

      – А в каждом еврее что-то от убийцы.

      – Это как?

      Голос наконец сорвался на фальцет. Я кивнул на табличку «Думай!», такую же, как в приемной, только в позолоченной рамке.

      – Или в каждом велосипедисте, – добавил я. – Старый анекдот, еще девятнадцатого года. Когда кто-то вякал, что в войне виноваты евреи, ему на это отвечали: «И велосипедисты». И если он спрашивал: «А велосипедисты почему?» – ему отвечали: «А почему евреи?» Но это когда было, двадцать пять лет назад. Тогда в Германии люди еще умели думать, хоть и не без затруднений.

      Я ждал, что уж теперь-то адвокат меня вышвырнет. Но вместо этого физиономия его вдруг расплылась в широкой улыбке, сделавшись от этого еще необъятнее.

      – Неплохо, – просипел он, снова пытаясь перейти на басы. – Не знал этого анекдота.

      – Так он старый, с бородой, – утешил его я. – Сейчас анекдотам предпочитают стрельбу.

      Адвокат снова посерьезнел.

      – Зато у нас тут на анекдотах все просто помешаны, – сказал он. – Тем не менее я остаюсь при своем убеждении.

      – А я при своем.

      – И обосновать

6

«Думай!» (англ.).