Тени в раю. Эрих Мария Ремарк

и нехотя пошел назад. Поскорей бы Меликов вернулся, я засяду с ним за шахматы и буду играть, пока не успокоюсь. От этой Наташи ждать особенно нечего.

      Но когда я снова подошел к ней, она встретила меня совсем другим человеком. Слез как не бывало, она успела припудрить носик и даже улыбалась.

      – Где же это вы полюбили водку? – спросила она. – В вашем отечестве ее, по-моему, не слишком жалуют.

      – Верно, – согласился я. – В Германии пьют пиво и шнапс. Но свое отечество я давно позабыл и ни пива, ни шнапса не пью. Я, правда, и по части водки не особенно силен.

      – Что же вы тогда пьете?

      Беседа просто идиотская, успел подумать я, прежде чем ответить.

      – Да что придется. Во Франции вино пил, когда была такая возможность.

      – Франция, – проговорила Наташа. – Во что ее превратили немцы!

      – Я тут ни при чем. Я в это время во французском лагере для интернированных сидел.

      – И правильно! Вы же враг.

      – Ну да… А до этого я в немецком концлагере обретался. Тоже как враг.

      – Что-то я не понимаю…

      – Я тоже, – бросил я сквозь зубы. Что за день такой дурацкий, подумал я. Все как по кругу, и мне никак не вырваться.

      – Хотите еще глоток? – спросил я. Говорить и правда было совершенно не о чем.

      – Спасибо. Лучше не надо. Я и до этого уже довольно много выпила.

      Я молчал. На душе было тошно, хоть волком вой. Когда совсем не знаешь, куда себя приткнуть.

      – Живете здесь? – спросила она.

      – Да. Временно.

      – Здесь все поселяются временно. Хотя некоторые потом оседают навсегда.

      – И так бывает. Вы тоже здесь жили?

      – Да. Но теперь уже нет. Иной раз думаю, лучше бы никогда отсюда не уезжать. А иной раз, наоборот: лучше бы мне этого Нью-Йорка никогда не видать.

      Я слишком устал, чтобы поддерживать такую беседу. Столько исповедей мне довелось выслушать, столько судеб, от невероятных до самых заурядных, мимо меня прошло, что на любопытство уже не осталось сил. А уж сетования на то, что судьба забросила кого-то в Нью-Йорк, у меня лично и подавно ни сочувствия, ни интереса вызвать не могут. Это голоса из совсем иной, почти призрачной жизни.

      Наташа Петрова поднялась.

      – Мне пора.

      Я вдруг ощутил приступ легкой паники.

      – Но разве вы не хотели дождаться Меликова? Он вот-вот придет.

      – Не думаю. Вон, Феликс заступил на подмену.

      И точно, теперь и я углядел этого лысого коротышку. Он стоял возле дверей и курил.

      – За водку спасибо, – поблагодарила Наташа. И обволокла меня дымкой своих серых, туманно-задумчивых глаз. – Странно, однако, как мало иной раз нужно для поддержки. Даже если человека совсем не знаешь, все равно помогает.

      Она кивнула мне, вставая. Сейчас она казалась еще выше ростом, чем запомнилась мне в первый раз. Ее шаги по деревянному полу стучали неожиданно громко и решительно, словно она растаптывает что-то. И эта твердая поступь как-то совсем не вязалась с ее гибкой, тоненькой фигурой, к тому же слегка покачивающейся