Без двойников. Владимир Алейников

сощурившись, пристально взглянул на меня.

      Огонёк осознания чего-то значительного для него вспыхнул в его зрачках.

      Он всем корпусом резко наклонился к разложенным на полу работам, подхватил за уголок лист с «Пастырем» и решительно протянул мне.

      – Дарю! – великодушно и торжественно изрёк он. – Вижу, что это – твоё. Чутьё у тебя будь здоров, это я давно заметил. Вот, владей. Ясное дело, эта штука – лучшая из всей серии. Но не в том дело, – тут голос его странно дрогнул, – а вот в чём. Понимаешь, когда я её написал, то прямо кожей ощутил, что в «Пастыре» этом есть необычайное что-то, совсем особенное, в лице, – и от меня, и от тебя. Ты присмотрись повнимательнее. Просто загадка. К чему бы это?

      Он взял портрет и прислонил его поплотнее к стоявшей у стены твёрдой картонке.

      Я и сам уже понял, что здесь не просто загадка, а нечто куда большее.

      Действительно, лицо на портрете, в зависимости от того, с какой точки зрения, с какого расстояния, под каким углом смотреть, постоянно менялось.

      То в нём появлялось что-то явно ворошиловское, то что-то явно моё.

      Сейчас это можно проверить по уцелевшим нашим фотографиям шестидесятых.

      Тогда я не носил ещё бороды, да и у Ворошилова на лице не было ещё печати бесчисленных невзгод и потрясений, так изменивших потом его облик.

      – Здесь наши с тобой судьбы. Соединение наших судеб и различие их, – только и сказал я.

      – Прямо Лобачевский какой-то получается, – попытался было пошутить Ворошилов, – две параллельные прямые пересеклись и разбежались в разные стороны! – потом подумал и грустно пробурчал: – Шутки шутками, а никакая это не геометрия, а чуть ли не мистика. Получается, я попал в десятку, угадал. Это интуиция. Да, наверное, так оно и есть, брат, – здесь наши с тобой судьбы. Эх, Володя, Володя! Поймут ли это потом? И когда? Вот в чём вопрос. Тем более, все эти московские умники, Что они понимают – вообще? Как говорил Бёме, – тут по лицу его прошла волна вдохновения, а голос зазвенел колокольной медью: – «Такова и горделивая, повреждённая природа человека; она смотрит также лишь на то, что сверкает и блестит пред миром, и мнит, что Бог забыл о несчастном и потому так мучает его; она думает, что Дух Святой взирает только на высокое, на художество мира сего, на великую и глубокую учёность. Но так ли это в действительности? оглянись лишь назад, и ты увидишь истинное положение вещей. Кто был Авель? пастух овец; кто были Енох и Ной? простецы; кто были Авраам, Исаак и Иаков? они пасли скот; кто был Моисей, любимый Богом? пастух скота; кто был Давид, когда уста Господа призвали его? пастух овец; кто были пророки великие и малые? простые и незнатные людишки, частью лишь крестьяне и пастухи, бывшие отрепьем мира; их считали только за безумцев; и хотя они творили чудеса и знамения, мир всё же взирал лишь на высокое, и Дух Святой бывал подножием ног его; ибо гордый диавол всегда и везде хотел быть царём в сем мире. Но как же пришёл царь наш Иисус Христос в сей мир? бедняком и в великой скорби и нужде, и не имел где преклонить главу. Кто были его апостолы? бедные, презираемые, неучёные рыбаки; кто