Тайная история Тартарии. Том 1. Паны, холопы и Другие. Вук Задунайский

старую, как мир, сказку, когда бы не произошли с ним все эти чудеса наяву.

      «Да как же такое могло случиться? Не с кем-нибудь, не где-нибудь, а со мной в этот самый день. Неужто я зверем и рыбой оборачивался? Ужель и впрямь меч, Сварогом откованный, мой отныне?..»

      С реки послышался дружный плеск весел.

      – Давай, навались! – зычно прикрикнул кто-то.

      Иван вскочил. По Днепру в сторону порогов двигалась казацкая чайка, остроносая, с вязанками камыша поверх бортов, стало быть, идущая с моря. Еще отец, когда был жив, рассказывал, что, скрытно подбираясь к ворогу или прячась от него, казаки убирают мачту и загружают чайку так, что эти самые пучки, будто поплавки, держат лодку на воде.

      Иван радостно замахал рукой, приветствуя сечевиков. Завидев его, легкий кораблик направился к берегу.

      – Эй, хлопец! – послышался с воды зычный голос. – Как тут рыбалка?

      Иван пожал плечами.

      – А что ж ты тут, птицу бьешь?

      – Не-а. Но рыбы и птицы тут много.

      – Вот и славно, – отозвался казачий ватажник. – А татар нет?

      Сирко мотнул головой.

      – Не видать, не слыхать.

      – Ну, стало быть, оторвались. – Атаман крикнул: – Здесь лагерем станем!

      Он погладил длинный ус, и когда чайка приблизилась к берегу, ловко спрыгнул наземь и уставился на стоявшие пред Иваном яства.

      – Ишь ты, тут и стол накрыт. Ждешь кого?

      – Милости прошу, – подхватился Сирко. – Почитай, вас и жду.

      – А ну, хлопцы, налетай!

      Вывалившие на берег казаки гурьбой набросились на еду и смели ее с такой скоростью, что гостеприимный хозяин едва успел схватить ломоть хлеба.

      – Ты, малый, чьих будешь? – довольно поглаживая живот, поинтересовался обладатель зычного баса.

      – Иванко я, сын казачий. Отца Митрием зовут.

      – Митрич, стало быть. – Атаман вновь закрутил ус, оглядывая парня. – Добре, добре. А я, стало быть, Максим Лихолет. Слыхал о таком?

      Иван честно мотнул головой, что явно не порадовало осанистого усача.

      – А тут что делаешь? – спросил он.

      – На Сечь иду.

      – Ишь ты, на Сечь! А саблю, небось, у батьки скрал?

      Иван нахмурился, глянул туда, где оставил добытый в реке меч, и опешил – вместо длинного прямого клинка перед ним лежал изумительной работы шамшир[1] с вызолоченными письменами и узорами, сбегающими от пяты к острию по зеркально блестящей стали.

      – Не-а, сам добыл, – возмутился Сирко, удивленно разглядывая оскаленную волчью голову, венчающую рукоять.

      – Да ну, неча брехать, где ж тебе этакую красавицу добыть?! – хмыкнул Лихолет. – Тебе ж, поди, мамка и ножа не доверит капусты нашинковать! А вот слушай что скажу, давай так сговоримся – ты мне эту саблю дай, тем паче, коли она твоя, а не отцова-дедова, а я тебе иной отдарюсь. Доброй, ты не сомневайся! А к тому еще и джурой[2] к себе возьму. Ну что, по рукам?

      – Не, не дам. Да и не хочу я джурой. Уж больно честь

1

Шамшир – кривая персидская сабля.

2

Джура – оруженосец у казацкой старшины, XVII–XVIII вв.