Разбойничья злая луна. Евгений Лукин

выговорил он чуть ли не с нежностью. – Это ещё не самое страшное, Минька. Здесь хотя бы никто у тебя не спрашивает, о чём ты думаешь в данный момент…

      – А там?

      – А там спрашивают, – тихо ответил он, и опять неизвестно откуда взявшийся знобящий сквознячок заставил меня поёжиться.

* * *

      Поначалу я даже не мог понять, о чём он говорит. Грише то и дело не хватало наших слов, и он либо заменял их своими, либо переводил так, что запутывал всё окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. Мерещились, например, какие-то огромные соты типа осиных, и в каждой – по Грише Прахову. Потом в соты эти ни с того ни с сего вдвинулся вдруг самый обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно…

      Потом вроде бы мало-помалу кое-что начало проясняться. Насчёт закона, правда, который Гришка нарушал, я так ничего и не понял. И не пойму, наверное. А вот насчёт наказания… Страшноватая штука, честно говоря: что-то вроде бойкота. Ни тюрем, ни лагерей – ничего… Просто разговаривать с тобой никто не станет. Вернее, как… На служебные темы – пожалуйста, сколько угодно. А начнёшь с кем-нибудь, ну, скажем, о погоде – он идёт и тут же тебя закладывает…

      – Погоди… А… с матерью, например?

      Гриша вздохнул:

      – Видишь ли… Боюсь, что это будет трудно объяснить… Словом, я не знаю, кто мои родители. Это вообще запрещено знать… Иначе нарушается принцип равенства…

      – Что… серьёзно?..

      Гриша не ответил.

      – Да, – сказал я. – Житуха… Ну ладно, давай дальше…

      Дальше – проще. Несмотря на все запреты, нашёлся человек, с которым Гришка мог болтать о чём угодно. Она…

      – Стоп! – снова перебил я. – Кто «она»?

      – Человек…

      – О ч-чёрт!.. – только и смог выговорить я. – Так это, значит, она, а не он?

      Выяснилось, что она. Ангелок с изъяном – все чёрные, а эта рыжая… Рыжая?

      – Гриша, – позвал я, – а что, Люська сильно на неё похожа?

      – Нет, – помолчав, отозвался он. – Но сначала показалось, что сильно…

      О знакомстве своём Гриша тоже рассказывал путано. Я, например, так понял, что влюбился он в эту Рыжую… А выплыви всё наружу – быть бы и ей в особо опасных… Да тут ещё вот какая штука: в любое время, хоть посреди ночи, пиликнул сигнальчик – и будь любезен на контроль: докладывайся, где был, что делал. Даже думал о чём. О Рыжей Гришка, понятно, молчал – врал как мог, выкручивался по-всякому. А выкручиваться становилось всё труднее и труднее…

      Была суббота, парк помаленьку заполнялся народом, и на нашу скамейку уже дважды нацеливались присесть. Но я каждый раз встречал заходящего на посадку таким взглядом, что он вздрагивал и шёл дальше.

      А Гриша всё говорил и говорил. К концу рассказа лицо у него осунулось, побледнело, шевелились одни губы.

      – А потом я узнал… – уже совсем умирая, закончил он, – что она ко мне…

      – Равнодушна? – спросил я.

      – Приставлена, – сказал Гриша.

      Я медленно повернулся к нему.

      – Стучала, что ли? – изумлённо вырвалось