Синопсис о сапиенсах. Аксана Халвицкая

невиданным образом почует этот невинный жест и растревожится, Алевтина Павловна так сильно скрутила платок руками, что нечаянно порвала на две половины.

      – В субботу, дорогая, непременно в субботу! Но вы знаете, в честь нашей давней дружбы предлагаю поговорить сейчас, по телефону.

      Выходит, Иннокентий Юрьевич и впрямь был смущен ее поведением, раз согласился поговорить по телефону. Но горечь по поводу порванного платка, подаренного любезным другом еще в две тысячи пятом, так сжала горло, что она и слова вымолвить не могла.

      – В субботу, Иннокентий Юрьевич, я вам все расскажу. Удачи вам в шахматном клубе.

      Алевтина Павловна опустилась на пол рядом с телефоном. Невысказанные слова теснились в груди, и оттого дышать было тяжело. Остатки смелости прозрачными солеными каплями вытекали из серо-голубых глаз, и, прижав к себе лоскутки, пожилая женщина тихо всхлипывала.

      «Переезжайте ко мне жить, Иннокентий Юрьевич», – бормотала она себе под нос, чувствуя, что никогда ей не хватит отваги произнести заветную фразу вслух. Сколько же лет они так с ним встречаются? Около пятнадцати? У обоих – ни семьи, ни детей. В молодости все казалось – успеется, важнее карьеру сделать, диссертацию защитить. А потом ее и замуж звать перестали. Алевтина Павловна с трудом встала с пола и заковыляла в гостиную.

      Там она несколько раз недоуменно огляделась по сторонам, пытаясь определить, что именно переменилось в комнате. Казалось бы, все вещи покоятся на привычных, годами не меняющихся местах, и все же, пока она разговаривала с Иннокентием Юрьевичем, в гостиной появилось нечто новое. Совсем растерявшись, Алевтина Павловна надела очки, которые обычно носила на улице, и только тогда увидела его.

      Прямо на вязаной вручную скатерти, покрывавшей круглый журнальный столик, прислонившись спиной к щербатой чашке, сидел голенький глиняный мальчик. Сделан он был так искусно, что казался живым. Алевтина Павловна подошла ближе, не веря своим глазам, не понимая, откуда в ее квартире могло взяться такое чудо. Она нагнулась к игрушке, чтобы рассмотреть выражение лица, и в ужасе отшатнулась – на ангельском детском личике отсутствовали губы, а глаза выражали такую боль и отчаянье, что волосы вставали дыбом. На глиняных висках выступали тоненькие голубые жилки, и было видно, что они пульсируют.

      – Как же это, почему? – растерянно спросила сама у себя Алевтина Павловна и поправила очки, съехавшие на кончик носа.

      Неожиданно она заметила, что мальчик внимательно ее разглядывает. К выражению отчаянья в голубых глазах добавилось нечто новое – ледяной упрек. Алевтина Павловна поежилась: ей стало тревожно и неловко под этим взглядом; она попыталась отвернуться, но не смогла: эти глаза приковывали ее к себе, погружая в волны осуждения и ненависти.

      «Да ведь я сама его сделала!» – ни с того ни с сего вспомнила Алевтина Павловна.

      Много лет назад, в юности, когда она ходила в художественную школу, на одном из занятий делали кукол. Ах, как не по душе ей были размалеванные хохочущие блондинки, что выходили из рук ее одноклассниц.