Где золотое, там и белое. Евгения Джен Баранова

нездешние жильцы.

      Разве что заплачет краской

      нарисованная Мати,

      разве что укроют зубы

      золотые леденцы.

      «Ты хотела двадцатые?…»

      Ты хотела двадцатые?

      Вот двадцатые:

      пожелтевшие лица на Беговой.

      По больницам разъехались завсегдатаи

      литсалонов,

      любители ар-нуво.

      Мы идём на Кузнецкий (штаны не клëшены),

      лишь троллейбус усиком шевелит.

      Бедный транспорт!

      Его завернули в прошлое,

      как Москву завернули в густой covid.

      Жёлтой лентой скамейки на солнце жмурятся.

      BMW опаздывает в кювет.

      Город треплет свидетелей,

      словно курица

      бьёт соседку

      клювом

      по голове.

      «Мы внуки выживших детей…»

      Мы внуки выживших детей.

      Мелкоморщинистые дни

      глядят из кожи веселей,

      как будто вечные они.

      Как будто шалость удалась,

      оставлен в Избранном физрук.

      Нас тренирует божий глаз,

      мы реагируем на звук.

      Мы начинаемся как пыль

      и завершаемся на ней.

      Мелкоморщинистый текстиль

      незаживающих людей.

      «Много говорили, мало спали…»

      Много говорили, мало спали,

      разливали в чашки кипяток.

      В серебристом холоде эмали

      растворяли огненный восток.

      В комнату входили, как в молитву,

      дни перебирали, как пасьянс.

      Мягко разжимали челюсть лифта,

      ссорились, слонялись по друзьям.

      В сущности, история простая.

      Дрожь в ресницах, вынужденный смех.

      Видишь, недотыкомка летает,

      пьёт из лампы, словно человек.

      В метро

      О подозрительных предметах

      не говорите машинисту.

      А вдруг там облако в кальсонах,

      креветка, утица, фонарь.

      А вдруг там Панночка, а вдруг там…

      Хотя чём я? Только чистый

      испуг, отмеченный приливом,

      застывший в бабочке янтарь.

      О подозрительных контактах

      не сообщает микросхема.

      Под нашим куполом несложно

      любых во всём подозревать.

      Состав скрипит, состав получен

      от Одиссеевой триремы,

      он скручен мышцей икроножной

      и обречён не успевать.

      О, сколько зрителей ненужных

      закрыто в банке из-под джема!

      Стеклянный видится зверинец

      в краю седых пуховиков.

      Как подозрительные лица,

      глядят на рельсы хризантемы.

      И я стою внутри вагона,

      как подозрительный Иов.

      «Жизнь – возможность тратить время…»

      «Жизнь – возможность тратить время», —

      говорил мой друг-певец.

      У меня внутри деревня

      из несбывшихся сердец.

      Там, где музыка гремела,

      где клубился Амстердам,

      остаётся только тело,

      то,