Последняя сказительница. Донна Барба Игера

как будто вздремнём, – отвечает мама.

      Сон и его блага – единственная радость, которая сглаживает предстоящее путешествие. Однако, если Хавьер засыпает после обеда на полчаса, нам предстоит проспать триста восемьдесят лет.

      Глава третья

      Не пойму, как это я сразу не сообразила, что происходит, за неделю до отлёта, когда случайно услышала разговор родителей.

      Они говорили в гостиной, понизив голос, – знаем мы эти фокусы.

      Даже если они знали, что мы спим, всё равно не хотели, чтобы до нас долетело хоть слово.

      Я схватила куклу Джозефину за голову и раскинула её тёмные волосы по подушке. Наверное, я лет пять не играла с Джозефиной, но держала её под рукой для подобных случаев.

      Выйдя на цыпочках из спальни, я прошла мимо двери Хавьера.

      Мерцающего света от его аквариума хватало, чтобы идти по коридору.

      Из его комнаты донёсся довольно громкий шёпот, способный оживить даже Джозефину.

      – Петра, ты куда?

      Я поспешила войти к нему, и скрипнула дверью.

      – Никуда. Просто попить.

      Он перекатился в кровати, освобождая место. Вместо пижамы на нём была толстовка с капюшоном с изображённой на ней генетической бандой зверей, которую он не снимал три дня.

      С тех пор, как китайские генетики воссоздали шерстистого Уолли и клонированный мамонтёнок вышел на мировую сцену, у каждого ребёнка лет восьми была толстовка с Уолли в центре на груди, маленьким гипакрозавром с одной стороны и птицей додо с другой. Хавьер протянул мне книжку «Мечтатели»[6], настоящую, бумажную, доставшуюся ему от отца. Книга была старая, написанная задолго до появления либрекса и генераторов историй.

      – Не сейчас, Хавьер.

      Я поставила его любимую книгу на полку над кроватью.

      – У-у-у, – заныл он.

      Вдруг мама с папой повысили голос, и я приложила к губам палец.

      – Тише. Мы уже должны спать.

      Я наклонилась поцеловать его на ночь и ушибла о кровать ногу. Закрыв рукой рот, я повалилась рядом с ним.

      – Прости, – прошептал он.

      – Ты тут ни при чём, – буркнула я, растирая на ноге палец. – Я не рассчитала. Глаза подвели.

      Хавьер схватил меня за руку.

      – Не переживай, Петра. Я буду твоими глазами.

      К горлу подкатил комок, и я обняла брата. Взяв его ручонку, погладила пальцем созвездие родинок у сгиба большого пальца, молчаливое послание, о котором знали только мы. Я устроилась рядом с ним на подушке, и мы смотрели, как плавает со дна на поверхность аквариума и обратно африканская карликовая лягушка. С длинными перепончатыми ногами она была похожа на мексиканский томат с торчащими из него зубочистками.

      – Ну ты её и раскормил.

      – Её зовут Толстушка, так что всё в порядке, – ответил Хавьер.

      Я хихикнула и стала гладить родинки, пока не услышала его сонное дыхание.

      Из-за корешка «Мечтателей» я увидела, как мама взглянула на нас внимательными и добрыми, как у Литы, глазами.

      Я сползла с кровати Хавьера на пол. В коридоре было темно,

6

Юи Моралес. «Мечтатели».