Сегодня и ежедневно. Недетские рассказы. Виктор Драгунский

сказал кто-то рядом, и на фоне открытой двери я узнал маленького Тележку.

      Я сказал:

      – Не надо, я сам.

      – Давай я, – сказал лежавший рядом Лёшка. – Сиди, Тележка.

      Он встал на колени и помог мне стащить сапоги.

      Снять носки я побоялся, потрогал только руками, носки прилипли к пяткам, и я знал, что под ними раны.

      – Ноги сбил, – сказал я, – стер к чертовой матери, еле дошел.

      – Ноги надо беречь, за ноги солдата на губу сажают, – сказал Степан Михалыч.

      – Ну и сапожищи же, – сказал Лёшка, – тут сотрешь! Как из листового железа.

      – Ты, Лёшка, – опять вмешался Степан Михалыч, – ты завтра разбей ему, ведь погибнет.

      – Ладно, сделаем, – сказал Лёшка. Он помолчал, а потом спросил, чуть придвинувшись, как бы уже заводя разговор, касающийся только нас двоих: – Парень, а ты кем?

      – Маляр я, – сказал я, – в театре маляр.

      – В театре? Вот интересно! – живо воскликнул Лёшка. – Там всегда интересно. Артисты… Слушай, скажи, верно говорят, что артисты, когда на сцене плачут, они себе незаметно глаза луком натирают, чтобы слезы текли?

      – Брехня, – сказал я.

      – А артистки красивые? – спросил Лёшка.

      – Красивые.

      – Все?

      – Все.

      – До одной?

      – До одной!

      – Врешь.

      – Лёша, – спросил я, – а ты кем работаешь? Кто ты?

      – Я разнорабочий, – сказал он, – на заводе болванки таскаю. Делу еще не выучился. Года не те, на фронт и то года не подошли.

      – Выучишься, – сказал Степан Михалыч, который, видно, слушал нас. – Выучишься и будешь инженер или, как Тележка, – архитектор.

      – Воевать нужно, – сказал Тележка. – Вам понятно? Нужно воевать, а мы что? Грыжевик да хромой, младенец да старик да изжога…

      – Не скажи, – сказал Степан Михалыч. – Ты, может, и грыжевик, а я изжога, а мы все равно дело сделаем. Мы свое дело сделаем. Не скрыпи, Телега.

      – Я не скриплю, – сказал Тележка. – Не в том дело. Просто хочется дать больше, чем можешь, понял? Больше и еще в два раза больше.

      – Это-то я понял, как не понять. Это в тебе душа горит, рвется душа! Это понятно, это я вижу!

      – Все-то вы видите, все-то вы знаете, дорогие наши Степаны Михалычи, – вздохнул Тележка. – Не вахтер с «Самоточки», а чистый профессор кислых щей. Все про людей понимает.

      – Не строй из себя, – сказал Степан Михалыч, – брось смешки. Не глупей вас.

      – Да нет, я серьезно, – сказал Тележка и снова вздохнул. – Может, поспим?

      – Пора, верно, – сказал Степан Михалыч. – Мить, ты что, уснул, что ли?

      – Да нет, – сказал я, – нога болит.

      – А ты где ее взял… эту твою… хромость-то? – деликатно, боясь обидеть, спросил Лёшка.

      – В детстве. Машиной стукнуло…

      – Беда, – сказал Степан Михалыч.

      – Но он ловко шкандыбает, – заступился Лёшка. – Ничего не скажешь, управляется. Это как у тебя получилось?

      Он уже меня спрашивал. Но мне не хотелось об этом говорить, и я сказал:

      – В другой раз, Лёша.