Сегодня и ежедневно. Недетские рассказы. Виктор Драгунский

сказал:

      – Откуда вам это известно?

      – По запаху чую, – улыбнулся Степан Михалыч. – Во мне рентген сидит на вашего брата. Становись.

      Любомиров снял свитер и обнажил желтые неширокие плечи с рельефно выступающими узкими тугими мышцами. Не торопясь, он взял лопату и отрезал аккуратный полновесный ломоть земли и аккуратно, как пекарь только что испеченный хлеб, ссунул эту землю позади себя.

      Степан Михалыч сказал:

      – Вполне.

      Мы стали работать впятером. Мы работали так почти до вечера, и у нас дело здорово двинулось вперед. Наша пятерка ушла почти по пояс в землю, когда Тележка отложил лопату в сторону и сел на сырую землю.

      – У меня температура, – сказал он, и все мы услышали его хриплое дыханье. – У меня, наверное, не меньше тридцати восьми.

      – Час от часу, – сказал Степан Михалыч. – Говорил я тебе.

      Лёшка положил свою выпачканную землей ладонь на лоб Тележке.

      – Ага, – сказал он, – можно оладьи печь.

      – Мне бы попить, – сказал Тележка тихо.

      – Терпи, – попросил его Степан Михалыч.

      – У меня там фляжка, я сейчас, – сказал Серёга Любомиров и ловко выскочил наверх. – У меня есть немного кипяченой.

      Он убежал. Мы стояли вокруг маленького хилого Тележки, смотрели на его взъерошенные редкие волосы и не знали, что делать. Тележка дышал ртом, и хрипы резвились в его груди.

      По гребню земли пробирался человек в перевязанных бечевками бутсах. Торс его был обнажен и разукрашен разнообразной татуировкой. На груди, конечно, «Боже, храни моряка» и «Не забуду мать родную» – литература не новая. Длинный, кривой, как турецкая сабля, нос.

      Человек подошел к нам и уставился на Тележку спокойным и наглым взглядом выпуклых глаз.

      – Доходяга, – сказал он, мотнув носом в сторону Тележки. – Фитилек. Когда догорит, отдайте мне его пайку.

      – Здесь тебе не малина, – сказал Тележка. – Иди, блатной, я еще тебя переживу.

      – Я не блатной, – сказал человек нагло. – Осторожней выражайтесь…

      – Каторжан ты, – перебил его Степан Михалыч. – Самый что ни на есть каторжан. Форменная каторга.

      – Ну, отделенный! – восхищенно засмеялся Лёшка. – Ведь как прилепил! Каторга – каторга и есть.

      Человек на гребне, видно, не захотел скандала.

      – Наплевать на вас, – сказал он презрительно. – До следующего раза!

      И ушел. А к нам спрыгнул вернувшийся Серёжа Любомиров. Он открыл фляжку и дал ее пососать Тележке. Тележка устал сосать и сказал, отворачиваясь:

      – Себе оставьте.

      Наверху стоял Семён Семёныч Бурин – наше высшее начальство. Его привел с собой Серёжа. Бурин сказал сверху:

      – Обычная история. Работает горячо, вода ледяная. Пьет эту воду, устал, вспотел, ветер, а он грудь растворяет. Чего же ждать? Только воспаления легких. А ну, подсадите его сюда!

      Мы стали подсаживать Тележку. Бурин протянул ему руку.

      – Сегодня ночуешь в школе со мной – там штаб. Таблетки, то да се. Если завтра полегчает, поставлю на легкую работу: