Война и мир. Книга 1. Лев Толстой

граф-то не узнает уж? Хотели соборовать?

      – Я одного знал: семь раз соборовался.

      Вторая княжна вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.

      – Très beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – très beau, princesse, et puis, а Moscou on se croit а la campagne.[157]

      – N’est-ce pas?[158] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?

      Лоррен задумался.

      – Он принял лекарство?

      – Да.

      Доктор посмотрел на брегет.

      – Возьмите стакан отварной воды и положите une pincée (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincée) de cremortartari…[159]

      – Не пило слушай, – говорил немец-доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался.

      – А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шепотом.

      – Окотник найдутся, – улыбаясь, отвечал немец.

      Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец-доктор подошел к Лоррену.

      – Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по-французски.

      Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.

      – Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

      Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны. В комнате было полутемно, только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была уставлена мелкою мебелью шифоньерок, шкафчиков, столиков. Из-за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.

      – Ах, это вы, mon cousin?

      Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.

      – Что, случилось что-нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.

      – Ничего, все то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons.[160]

      – Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно-строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.

      – Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.

      – Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.

      Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.

      Княжна, с своею несообразно-длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение

157

Прекрасно – прекрасная погода, прекрасная княжна, и потом Москва так похожа на деревню.

158

Не правда ли?

159

щепотку кремортартара…

160

поговорим.