Ее Высочество. Гай Юлий Орловский

и начал деловито высвобождать из его тела стрелы. Мои пули, как я понял виновато, всего лишь добили чудовище, а вообще-то Понсоменер справился и без меня.

      – Ты молодец, – сказал я, – очень даже… Как я мог не почувствовать? Что за дурак, дал себя околдовать…

      Он сказал ровным голосом:

      – Они таились очень хорошо.

      Фицрой, припадая на левую ногу и опираясь на меч, доковылял к нам, лицо виноватое, в глазах боль и стыд.

      – А какие были нежные, трепетные, – проговорил он, голос у самого трепетал, как бабочка на ветру. – Я же почти влюбился…

      – Женщины все такие, – утешил я. – Думаю, барон тоже был интеллигентным, вежливым и учтивым собеседником. Именно тот случай…

      – Какой?

      – Поскреби интеллигента, – пояснил я, – такое обнаружишь… Ты как, цел?

      – Не совсем… Можно сказать, убит…

      – Убит? Как?

      – Прямо в сердце, – ответил он стонуще. – Я был уверен, что вот нашел свое счастье… А счастье было так близко, так возможно… и так возможно, и вот так возможно…

      Я зябко передернул плечами.

      – Странно другое.

      – Что?

      – Я ничего не почувствовал, – признался я. – Никакой опасности.

      – А Понсоменер чувствовал, – сообщил Фицрой. – Он, еще когда шли в дом, шепнул мне, чтобы держал все оружие, что у меня есть, при себе и наготове. Но я, дурак, не послушался.

      Я покачал головой.

      – Я не такой чувствительный. Если меня хотят убить, только тогда в задницу кольнет. Но на этот раз было тихо.

      – А если и не собирались убивать? – спросил он. – Тихо и мирно жили, своей сути не выказывали. Может быть, барон шалил по ночам тайком даже от семьи?

      Я задумался, такое напрашивается, явно они не питали к нам вражды. Во всяком случае, немедленно напасть не собирались, я бы почуял. И вообще мы им нравились… Хотя, конечно, могли нравиться, как хорошая еда, даже лакомство.

      Понсоменер вышел из соседней комнаты, в руках куча праздничной одежды, на руку по локоть нацепил штук десять золотых цепей.

      – Своих крестьян не трогал, – подтвердил он, – только проезжающих мимо. Вот награбленное.

      Фицрой поинтересовался:

      – Может, покупал в городе?

      Понсоменер покачал головой:

      – Нет. Чую. Это все от разных людей. Вот эту цепь сорвали с еще живого. А эти уже с трупов. Кровь стерта, но чую.

      – Брал только то, – определил я, – что его не выдаст! Окровавленную одежду или чужие сапоги не приносил даже домой. Ладно, поехали отсюда.

      Когда вышли из дома, Понсоменер оглянулся, но ничего не сказал, но Фицрой понял, покрутил головой.

      – Тоже хотел поджечь, но это неинтересно и грубо.

      – Верно, – согласился я, – на пожар нужно любоваться, это красивое и величественное зрелище, а не просто поджег и уехал. Кстати, там как раз обед для нас приготовили…

      Фицрой