Вокруг державного престола. Батюшка царь. Валерия Евгеньевна Карих

острыми иглами побежала и запульсировала разогнавшаяся кровь. Он содрогнулся от охватившего его озноба. Усталые тело и душа изнемогали, страдая от пронизывающего сырого ветра, холода и изнурительного нервного напряжения. Мокрая холодная одежда облепляла озябшее тело. Судорожно схватив мешок, он бросился к берегу.

      От непрерывного моросящего дождя всё пространство вокруг опять было грязно-серым, гнетущим. А беспокойное море, качающееся в туманной мгле, подавляло безысходностью. С тревожными всплесками волны набегали на берег и откатывались прочь, оставляя после себя грязную беловатую пену.

      Оставаться и ждать, пока закончится дождь и улучшится погода, показалось ему невыносимым. Лихорадочное волнение, терзающее его последние дни, достигло своего апогея и настойчиво гнало вперед.

      Дрожа от озноба, Никон неуверенно шагнул в ледяную воду. Сел в лодку, оттолкнулся и поплыл. Со жгучей тревогой вглядывался он в обступивший его со всех сторон дождливый туман, страстно желая предугадать, что ждет впереди.

* * *

      Ранним утром преподобного Елеазара разбудил неровный и дробный стук о дверной косяк. Разлепив воспаленные от долгих ночных бдений глаза, он привычным взором обвел закопченные стены, маленькое слюдяное окошечко, проверяя, взошло ли солнце. Но наступающий день был также ненастен и хмур, как и вчерашний. Моросил надоевший дождь.

      Елеазар перевел взгляд на распахнутую дверь и на фоне серого мокрого неба увидел нескладную огромную фигуру человека в черной монашеской рясе.

      Старец опустил с остывшей печи худые босые ноги. Перекрестился дрожащей рукой на строгий лик Спасителя в красном углу. Поправил подрясник и, подойдя к человеку, спросил:

      – Ты кто?

      – Я Никон, – глухо ответил человек и сглотнул. Кадык судорожно дернулся на его худой и вытянутой шее. – Пусти меня в избу, праведник. Издалека иду, – пояснил он и снял с головы мокрый колпачок. Продрогший измученный облик незнакомца говорил, что он не лжет.

      Елеазар посторонился. Войдя в келью, незнакомец первым делом отыскал глазами иконы и широко взмахнув рукой, истово перекрестился.

      – Устал, поди, с дороги-то? – спросил вежливо старец и вгляделся в пламенеющие внутренним огнем глаза незнакомца. И вдруг содрогнулся от того, что в них увидел. Тревожно забилось сердце.

      – Устал. Дождь под утро сильный припустился, а я шел пешком. Далеко идти от причала… промок, – подтвердил тот. – Позволь присесть?

      – А чего же, садись, – разрешил Елеазар.

      – Мне бы водички… – сказал незнакомец.

      Старец взял со стола ковшик и пошёл к бочке с водой у двери.

      Никон присел. Положил грязный мешок на пол и задвинул ногой под лавку. Опустил усталую голову на грудь и замер.

      Старец вернулся и подал ему ковш. Но незнакомец уже спал. Грудь его мерно вздымалась, растрепанная черноволосая с проседью голова клонилась все ниже и ниже. Он бы упал, но старец бережно прислонил его спиной к стене. Постоял, внимательно разглядывая спящего. Потом подошел к иконостасу