Варлам Пчела. Николай Вингертер

постоянные опасения за свою жизнь, проявляя изощренную изобретательность в уничтожении негодных ему; этому же не препятствовал и ему подобным подчиненным.

      Вот как современник описывал виденную им казнь, придуманную лично Иваном Грозным. Нескольких высокого сана священнослужителей обвинил он в праздной жизни, лихоимстве, содомских грехах и прочем, вознамерившись на самом деле устранить физически монахов, чтобы получить в свое распоряжение церковные земли. «В день святого Исайи Иван Грозный приказал в московскую Великую слободу привезти огромных медведей в клетках: их держали для увеселений царя. Было сделано специальное ограждение. Сюда же привезли в других клетках, как и зверей, семь монахов. В руках у них были кресты и четки. Царь как особую милость разрешил дать монахам пики. Был выведен в круг первый монах и к нему выпущен медведь. Дикий зверь, возбужденный криками толпы, с остервенением бросился на монаха, поймал его, раздробил голову, разорвал тело, затем, продолжая терзать, как кот мышь, обезумев от запаха крови, стал его поедать. Тогда стрельцы застрелили медведя. Следом вывели другого монаха, третьего… и так произошло со всеми…»3

      Таким был Иван Грозный (его следовало бы называть Жестокий), как и его отец Василий Второй, а еще ранее дед Иван Третий, имевшие обыкновение в трудное время сбегать из Москвы, прятаться за спинами воевод во время развязанных военных кампаний, предоставляя военачальникам решать судьбы отечества; но после побед, с им присущей подлостью, уничтожали тех же воевод под разными предлогами. Точно также все цари панически боялись татар, состоявших, казалось бы, на службе и бывших в подчинении; но был слишком велик перед ними страх, передававшийся от отца к сыну столетиями. Иван Грозный имел такой же наследственный страх перед татарами, которые оставались сильны в Московском царстве. Поэтому именно татарским князькам взамен за их кровавую службу было дозволено более, чем другим служилым.

      Варлам не мог смотреть на происходящее на его глазах и не он один. Многие пешие ратники ушли в сторону, чтобы переждать страшное зрелище. С презре-

      нием сплевывал им вслед старший кочевник – племянник казанского хана Байбула. В его желто-коричневых глазах отражалось пламя пожара, и он словно испытывал счастье за своих подчиненных, терзавших жертву; и был в этот момент, как хищная птица, довольная за своих птенцов, раздирающих принесенную им в гнездо добычу, сытых запахом крови, без которой не могут существовать. И невольно Варлам начинал верить пьяным боярским детям, которых однажды невольно подслушал. Они говорили, что на Великое княжество Литовское и Польское царь идет вовсе не за тем, что огласил пьяный дьяк, а совершенно с другой целью, с местью и отмщением за унижение его царского самолюбия, а заодно для грабежа чужих земель. Оказался Варлам невольным свидетелем их разговора. Выпив на одном из привалов немалый кувшин вина, они обсуждали между собой: сколько добра-серебра,

3

Джером Горсей. Записки о России 16-го, начала 17 века. Изд. МГУ. М., 1990. С.66.