Наследники Византии. Ольга Ранцова

вернулись в Москву, а прадед Семена Ивановича остался служить рязанскому князю, за что получил первое место в рязанской Думе, большие вотчины и земли.

      Воронцовы принесли и сохранили на огрубевшей Рязанской земле, вечно живущей в сражении, гибели и подъеме (не до философских премудростей тут!), тонкий дух устремления к горнему познанию. Весь их род славился книжностью и высоким вежеством, а молодой Семен Иванович был образцом боярской чести. Оставшись после гибели отца и братьев наследником больших богатств и высокого положения при рязанском князе, Семен Иванович попусту не возвеличился, не пустил собину на пиры и охоты. Он прилежно «строил свою душу», как говорили на благочестивом языке того времени: покровительствовал монастырям, творил милостыню, помогал вдовам и сиротам. Не допускал притеснения смердов, следил за сбором даней, не ленился объезжать вотчины, и держал в строгости тиунов и дьяков. Зачем?

      Зачем все это, если у тебя нет сына?

      Дворский Илларион заскочил, кланяясь с излишним усердием (проспал приезд господина!), поспехом говоря и о Рождественских кормах, и о домашних нуждах, и о…

      – Отрок… На Архистратига Михаила…

      То, что из дома не прислали вестей о рождении сына, уверило боярина в его ожиданиях – младенец не жилец.

      – Окрестили сразу, – говорил Илларион, – отца Алексия восприемником… как ты и велел, господине…

      Боярин кивнул, больше не желая думать о ребенке, как бы сразу отстраняя его от себя. Но надо было идти… ради жены.

      Семен Иванович тяжело поднялся, опираясь о край стола. Рука его скользнула и задела раскрытый трактат Мефодия Патарского об окончании семи тысячи лет, и о грядущем Страшном Суде. Это предсказание он читал, отправляясь на битву с ханом Ахматом. Дарило умер, остался один Купило.

      Но у Бога нельзя купить сына…

      Женская половина дохнула на боярина арабским ладаном и запахом медовой клюквы. Было тихо. Горело несколько свечей, отепляя нежным светом пузатые бока поливной посуды, грани кувшинов и узорочье сканых серебряных ларцов. Семен Иванович прошел горницу жены быстрым шагом, задел растянутое на пялах вышивание, оглянулся, ища глазами Анну или няньку, и неожиданно увидел младенца, что лежал голышом прямо поперек широкой лавки.

      Боярин еще раз оглянулся. Никого не было. А увесистый малыш, нахально развалившись, развернув дюжие ляжки, весело что-то урчал. Семен Иванович обвык, что Федя, и те двое были всегда спелёнаты, как маленькие личинки: безгласные, безжизненные. Он и голоса их не знал. И теперь с удивлением слушал агуканье малыша, что, слюнявясь пихал в ротик толстую ручку в перевязочках. Дородство так и чувствовались в согнутых расщепереных ножках, в мягком животике с пупком – пимпочкой. Глаза младеня зрели на него, голубовато – серые, и ладонь молодого отца сама потянулась к теплой разрумянившейся щечке. Сын вдруг ухватил отца за палец – это было так неожиданно. Семен Иванович