Скомрах. Танец за Гранью. Полина Жандармова

укрывала темным пологом избу. Всю, кроме одного единственного угла, из которого раздавался тихий, размеренный скрип. И золотистое свечение, исходящее от тонкой нити на старом деревянном колесе, разгоняло, отпугивало тьму и морок. Освещало старую избу. Испускало мягкое тепло. Педаль на подставке размеренно двигалась туда-сюда, словно кто-то невидимый то и дело нажимал на неё, заставляя колесо крутиться, а нить послушно бежать вперёд, сматываясь в мягкий клубок. И было в этом движении, в скрипе и отсветах что-то такое знакомое, родное, что Богдан изо всех сил тянулся к колесу. Словно знал, пока он рядом с прялкой – ничто ему не страшно. Пока он видит этот золотистый свет тонкой ниточки – он жив. И ни хмарь, ни скрежет и вой не напугают его. Не заставят забыть себя и отдаться во власть мрака.

      Крик петуха ворвался в избу. Богдан резко открыл глаза и понял, что так и заснул, с одной стороны привалившись к стене, а с другой – уперевшись в деревянные ножки прялки. Несколько раз моргнув, прогоняя сон, Богдан прислушался. Так и есть, – знакомый рокот нарастал с каждым мгновением.

      – Раз, два, три, четыре, – идея пришла в голову моментально. Если в прошлый раз этот рокот напугал монстра, значит, Богдан может успеть выскочить и вернуться в избу, не боясь, что его сожрут, за те мгновения, что звук приближается. Встречаться с тем, кто этот звук рождает, Богдан предусмотрительно не хотел.

      – Пять, шесть, семь, восемь, – изба едва заметно задрожала. Богдан начал различать стук приближающихся копыт.

      – Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, – чашки-плошки зазвенели.

      – Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, – стены заходили ходуном и пол начал покачиваться в такт мощным ударам.

      В следующий миг белый свет затопил избу. Богдан зажмурился, а когда снова открыл глаза – все стихло. А за окном, пробиваясь сквозь ледяной узор разноцветными искрами, сиял белый день. На столе дымился горшочек, словно его только вытащили из печи. Самовар, судя по поднимающемуся пару, тоже только сняли с огня. Богдану как бы намекали, настало время завтрака.

      Но аппетита не было. После ночных событий единственное, чего всей душой желал Богдан – дожить до третьего рассвета. За эту ночь он осознал, что детские страшилки и сказки могут быть самой настоящей явью. Причём такой, что стремится тебя разорвать и сожрать без соли и перца, если ты по глупости или неосторожности зазеваешься. Богдан прошёл в умывальню и первое, что ему попалось на глаза – отхожее ведро. В душе зашевелились сомнения – а случайно ли ночной монстр забрёл к избе? Или он почуял Богдана там, на улице, пока тот справлял нужду?