Топографический кретин. Ян Ледер

ещё, конечно, завернуть в марлечку специальный бульон и прижать эту гулю к наросту, но тётя Гитя говорит, что это помогает только когда бородавка молодая, а эту так уже вывести не получится…

      – Ты что, боишься? – прервал Сеня его рассуждения.

      Конечно, ему легко удивляться: сам-то он, может, ничего не боится. Он, может, вообще после института был военным врачом на секретной войне. Это ведь только в школе учат, что после Великой Отечественной никакой другой войны больше не было и сразу наступил мир во всём мире, а Сеня вон сам перевязывал раненых, а он-то на Великой Отечественной не был, потому что даже родился уже после победы…

      – Ну так что, орёл? – напомнил Сеня.

      – Да ничего я не боюсь, – нахмурился Яша. – Просто зачем.

      – Ну вот и хорошо, – Сеня вопроса как будто не слышал. – Тогда давай в операционную.

      В о-пе-ра-ци-он-ну-ю! Ую-йу!

      Он-то хотя бы надеялся, что будет наркоз, что он хотя бы не увидит, как много вокруг белой ткани в застиранных бурых пятнах, не услышит жёстких, отрывистых команд: «Скальпель!», «Тампон!» и «Зашивайте!», а тут вышло, что никакого наркоза ему никто делать не собирается.

      Его даже на операционный стол не положили, а просто усадили в кресло вроде того, какое бывает у зубного врача, и ещё спинку опустили – так, что стали видны тонкие нити в лампах наверху, но только на секунду, потому что от такой яркости глаза сразу ослепли, и нити из белых стали чёрными, и даже когда Яша зажмурился, они всё равно копошились у него в глазах, как головастики в парковом карьере. А когда снова открыл глаза – ну интересно же, хоть и страшно, – то увидел рядом со своей бородавкой какую-то штуку, очень похожую на пистолет.

      Ручка у штуки – та её часть, что выглядывала из Сениной ладони, – была синяя и пластмассовая, а вместо дула – блестящая спираль, как сверло на уроке труда, которым тогда порезался Лёнька, только оно совсем не вращалось, и с его кончика как-то слишком многообещающе поднималась невнятная струйка белого дыма.

      – Не боись, Яшкель, – сказал Сеня. – Это не расплавленный металл, а всего лишь жидкий азот. Сейчас прикоснёмся к твоей бородавке – и хана ей.

      Ага, прикоснёмся! Вот уж утешил – азот! Да и какой он жидкий, когда на самом деле дымчатый!

      Пистолетик приближался к Яшиной руке. Он смалодушничал, снова закрыл глаза и… ничегошеньки не почувствовал. А вместо этого услышал приятный женский голос:

      – Ой, какие длинные ресницы, совсем как у вас, Семён Исаакович!

      – Да, – сказал другой голос, тоже женский, но погрубее. – Красивый мальчик. Сердцеедом вырастет…

      Это, что ли, про него? Яша чуть-чуть, совсем незаметно приоткрыл веки. Через ресницы – длинные, ишь ты! – было видно не очень: снова мешали головастики, – но он поднапрягся, и картинка прояснилась, как если на телевизоре повертеть крутилку «Частота строк».

      Над ним склонились две практикантки, одна рыженькая и одна беленькая, симпатичные такие, хотя и старые, конечно,