Черное сердце. Холли Блэк

мама такая молодая, похожа на Бетти Пейдж. Позирует в нижнем белье. Ту фотографию точно делал не отец. Может, Захаров. Да уж, есть о чем волноваться.

      Двери лифта открываются, за ними оказывается огромная комната с белыми стенами, черно-белым мраморным полом и потолком в марокканском стиле, высотой метров пять – не меньше. Ковра нет, поэтому наши шаги отдаются громким эхом. Вокруг камина в дальнем конце комнаты стоят диваны. Там кто-то сидит. Три огромных окна выходят на Центральный парк – на фоне сверкающих городских огней он кажется черным пятном.

      Подойдя ближе, вижу, что на диване сидит мама в полупрозрачном белом платье, такого я у нее не видел. Кажется, дорогое. В руке у нее бокал с янтарной жидкостью. Мать не вскакивает, не принимается болтать, как обычно, – только улыбается сдержанной, почти испуганной улыбкой.

      Но меня все равно охватывает несказанное облегчение.

      – Ты жива.

      – Добро пожаловать, Кассель, – здоровается стоящий у камина Захаров.

      Он подходит к Лиле и целует ее в лоб. Точь-в-точь хозяин какого-нибудь роскошного поместья, а не преступный босс в своей огромный квартире на Манхэттене.

      – Хорошая квартира, – я киваю (надеюсь, что вежливо).

      Захаров по-акульи улыбается. Из-за отсветов камина его светлая шевелюра кажется золотой. Даже зубы блестят золотом, и я невольно вспоминаю Гейджа и пистолет, приклеенный скотчем у меня в шкафу.

      – Лила, иди, займись домашним заданием.

      Лила с перекосившимся от гнева лицом легонько дотрагивается до своей шеи – там у нее шрамы, она же теперь полноправный член преступного клана, а не просто дочь Захарова. Но ее отец не обращает внимания. Наверное, он даже не осознает, что только что обошелся с ней, как с ребенком.

      – Иван, ты не против, если мы с Касселем пару минут побеседуем наедине? – осторожно спрашивает мама.

      Она встает, берет меня под руку и уводит по коридору в необъятную кухню с полами из черного дерева. Столешница-остров в центре облицована ярко-зеленым камнем – возможно, малахитом. Сажусь на высокий табурет, а мама ставит на плиту прозрачный стеклянный чайник. Она хорошо ориентируется в квартире Захарова, и мне от этого не по себе.

      Очень хочется схватить ее за руку, удостовериться, что это не сон, но мать занята и будто не замечает меня.

      – Мам, я так рад, что ты… Но почему ты нам не позвонила и…

      – Я совершила серьезную ошибку, очень серьезную, – она открывает серебряный портсигар, достает сигарету, но не прикуривает ее, а кладет на столешницу. Никогда раньше не видел маму такой взволнованной. – Зайчик, мне нужна твоя помощь.

      Мне невольно вспоминается Мина Лэндж – неприятная ассоциация.

      – Мы очень волновались. Несколько месяцев от тебя не было вестей, а в новостях что показывают – видела? Пэттон жаждет твоей крови.

      – «Мы волновались»? – с улыбкой спрашивает мама.

      – Я, Баррон, дедушка.

      – Замечательно, что вы с братом