Кладбище домашних животных. Стивен Кинг

исправить дело, но не знал как, не будучи уверен, что первый же его встречный шаг не наткнется на стену. Все ведь началось из-за сущего пустяка – легкий ветерок, раздутый фантазией до размеров урагана. Ее аргументы и страхи были ненамного разумнее, чем слезы Элли. Но он всей душой надеялся, что в их жизни будет не слишком много подобных размолвок, иначе их брак даст трещину, и то, о чем читал раньше только в письмах друзей («Я думаю, что лучше сказать тебе это, Лу, прежде чем ты услышишь от кого-нибудь другого: мы с Мэгги решили разойтись…») или в газетах, коснется и его самого.

      Он неторопливо разделся и завел будильник на шесть утра. Потом он помыл голову, побрился и, прежде чем почистить зубы, проглотил таблетку – холодный чай Нормы вызвал у него изжогу. А может, не чай, а вид Рэчел, сжавшейся на своей стороне кровати?

      Все было сделано, пора спать; он лег в постель… но не мог уснуть. Что-то мучило его. Последние два дня вновь и вновь прокручивались в его мозгу, пока он смотрел на мирно спавших Рэчел и Гэджа. «Ген. Паттон»… «Ханна, лучшая собака из всех живущих»… «Марта, наша любимая крольчиха»… Разъяренная Элли: «Не хочу, чтобы Черч умирал! Он не Бога! Пусть Бог заведет себе кота!»… Рэчел тоже в гневе: «Ты, как врач, должен знать»… Норма Крэндалл, говорящая: «И ничего страшного в этом не будет»… И Джуд с его поразительной уверенностью, голос из другого времени: «Садилась с вами ужинать, и вы могли чувствовать, как она колотит вас по жопе».

      И этот голос заглушался голосом его матери, которая солгала ему насчет деторождения в четыре года, но сказала правду о смерти в двенадцать, когда его кузина Рути погибла при дурацком несчастном случае. Она разбилась с мальчишкой, который нашел ключи от отцовской машины, решил покатать ее, а потом обнаружил, что не знает, как остановиться. Сам мальчишка отделался небольшими царапинами, и это особенно потрясло дядю Карла. «Она не могла умереть», – заявил Луис, когда мать сказала ему об этом. Он слышал слова, но не понимал их смысла. «Что это значит – «умерла»? О чем ты говоришь?» Хотя отец Рути, дядя Карл, был могильщиком, Луис не мог представить, что он будет хоронить собственную дочь. В его потрясенном сознании этот вопрос почему-то казался самым важным и превращался в неразрешимую головоломку, вроде загадки: «Кто стрижет городского парикмахера?»

      «Наверно, это сделает Донни Донахью, – ответила мать на его вопрос. Глаза ее были заплаканы, и она выглядела очень уставшей. – Он лучший приятель твоего дяди. О Луис… такая чудесная Рути… я не могу поверить, что она… помолись со мной, Луис. Помолись за Рути. Ты должен мне помочь».

      Так они и стали на колени прямо на кухне, он и его мать, и молились, и эта молитва окончательно дала ему понять: если мать молит Всевышнего за душу Рути Крид, значит, ее тела уже нет. Перед его закрытыми глазами встал ужасный образ Рути, пришедшей на свое тринадцатилетие с глазами, вытекшими на щеки, с землей, налипшей на ее рыжие волосы, и этот образ вызвал у него приступ не только острого страха, но и не менее острой любви.

      Он зарыдал в самом большом потрясении своей жизни: «Она не могла умереть! Мама, она не могла умереть – Я ЛЮБЛЮ ЕЕ!»

      И