Цефеиды. Андромеда. Ханна Ким

Он – крепко сжимая Сонёля в объятиях, а тот – подняв руки, будто в последний момент решив принять позу, чтобы залепить кулаком по лицу. Мингю сжимает руки еще сильнее и судорожно вздыхает. Чувствует запах лимона и сигарет. Жмурит глаза от невозможности заплакать, потому что знает, что так пахнет Сонёль.

      – Эй, – бурчат ему на ухо, – а ну пусти.

      Мингю отстраняется, пряча взгляд, и впервые в жизни жалеет, что не может становиться невидимым. Сонёль смотрит в пол, сжимая губы настолько плотно, что те попросту пропадают, и прикрывает глаза.

      – Почему ты просто не мог сказать…

      – Никто не должен был знать, – тихо отвечает Мингю, – это вышло случайно.

      – Просто скажите мне, что это шутка. Я пришел сюда, чтобы мне сказали, что все это – шутка. – Голос Сонёля срывается, и он отворачивается.

      – Это правда.

      – Я ведь знал, что вы мне ни слова не скажете. – Сонёль резко оборачивается и наставляет на Мингю палец. – Потому что вы оба два долбоеба, что держатся только друг за друга. Мне пришлось… Господи, да мне пришлось Тэёна чуть ли не в унитаз головой макать, чтобы он заговорил. – Он медленно садится на один из стульев рядом с обеденным столом.

      – С унитазом ты переборщил, конечно, – не к месту встревает Чонхо.

      – Да иди ты, – огрызаются на него и склоняют голову. – Черт побери, все это время… все это время, блядь…

      Мингю смотрит на чужое отчаяние и просто не знает, что делать. Что сказать. А еще не понимает, чем подобная реакция вызвана. Ведь они… Они с Сонёлем знают друг друга едва ли месяц. И этот факт теперь известен им обоим. Тогда почему человек напротив на составляющие рассыпается от осознания, что ему врали все это время? От осознания, что ему лгал совершенно посторонний человек? Кто Мингю такой, чтобы из-за его лжи желать взорвать половину города?

      – Я не понимаю, почему, но, – он присаживается на корточки перед Сонёлем, – прости. Поверь мне, я ни разу не хотел тебя обидеть. Я просто… я просто должен был незаметно исчезнуть. И чтобы никто ничего не заметил.

      – Ничего не заметил? – Сонёль усмехается. – Этот месяц – лучшее время за все два года, что я тебя знал. То есть… – он трет лоб и начинает истерически смеяться, – не тебя. Да, не тебя.

      У Мингю вся жизнь куда-то проваливается. В самую бездну проваливается, потому что он смотрит на человека, от которого хотел скрывать себя до последнего – не потому, что Сонёль не имеет права знать, а потому, что искренне верил, что так будет лучше. А теперь перед ним сидят, на атомы рассыпаясь, и утверждают, что он – мудак. Мингю усмехается. И правда. Он – мудак.

      Чонхо открывает бутылку какой-то приторной газировки, которую Мингю вообще-то хотел выпить сам (да, ему иногда тоже приторной дряни хлебнуть хочется), и ставит рядом с Сонёлем на стол. Тот без вопросов выпивает половину, хлопает глазами отрешенно, а потом смеется – настолько громко, что Мингю хочется зажать уши. Смеется и резко свой смех обрывает, втыкаясь острым взглядом в него до самого мяса. Мингю буквально чувствует, что несколько сантиметров до сердца осталось.

      – Хорошо,