Моя борьба. Книга пятая. Надежды. Карл Уве Кнаусгор

то, что полагается начинающему писателю, то, что им даже не приходило в голову. Однако на самом деле все обстояло иначе. Все это приходило им в голову, они имели мнение обо всем, знали больше моего, причем настолько, что со временем я понял: все, о чем я говорю и думаю, они успели не только передумать задолго до меня, но и оставить позади.

      А вот пить в компании Ингве было приятно. Несколько раз по пол-литра пива – и нас наполняла теплота: все, что днем разделяло нас, – все более тягостное молчание, подступающее раздражение, то, как мы внезапно теряли точки соприкосновения, хоть их и было немало, – все это тонуло в теплоте, и, объятые ею, мы смотрели друг на друга, зная, кто мы такие. Полупьяные, шагали мы по городу, поднимались в квартиру, ничего опасного не существовало, в том числе и молчания, фонари вокруг отражались в блестящем асфальте, мимо проносились темные такси, проходили одинокие мужчины, или женщины, или парни вроде нас, и я смотрел на Ингве – тот, как и я, шагал, сильно ссутулившись, – и спрашивал, как ты без Кристин-то, полегче стало? А он смотрел на меня и отвечал, что нет, легче никогда не станет. С ней никто не сравнится.

      Моросящий дождь, ползущие над нами тучи, подсвеченные снизу городскими огнями, серьезное лицо Ингве. Резкий запах выхлопных газов, который, как я понял, вечно висел над Данмаркспласс. Мопед с двумя подростками остановился на светофоре, парень за рулем уперся ногами в асфальт, девушка-пассажирка крепко обхватила водителя.

      – Помнишь, Стина меня бросила? – спросил я.

      – Ну вроде, – ответил он.

      – Ты тогда поставил для меня The Aller Værste!. «Все, все проходит, все однажды пройдет».

      Он посмотрел на меня и улыбнулся:

      – Правда?

      Я кивнул:

      – То же самое можно сейчас сказать и про тебя. Все однажды пройдет. И ты так же влюбишься в кого-нибудь еще.

      – Сколько тебе тогда было? Лет двенадцать? Это совсем другое. Кристин – любовь всей моей жизни. А жизнь у меня одна.

      На это я промолчал. Поднявшись на холм с другой стороны верфей, мы завернули налево за массивное здание из красного кирпича, явно школу.

      – Но от этого есть и польза, – проговорил он. – Теперь, когда до других девчонок мне дела нет, они вдруг прямо загорелись. Мне на них плевать, а они вешаются.

      – Ага, оно всегда так, – подтвердил я, – у меня проблема в том, что мне-то на них не плевать. Вот, например, Ингвиль. Допустим, мы встретимся, я перенервничаю и не смогу выдавить ни слова. Она решит, что я такой по жизни, и у нас ничего не выйдет.

      – Да ладно, – утешил меня Ингве, – все будет хорошо. Она же тебя знает. Вы всю весну и лето переписывались.

      – Так то письма, – сказал я, – в них можно кем хочешь притвориться. Посидеть, подумать и напридумывать кучу всякого. А встречусь с ней в жизни – и ничего не получится.

      Ингве фыркнул:

      – Не бери в голову, и все будет хорошо. Она чувствует то же самое.

      – Думаешь?

      – Ясное дело! Возьмите с ней по пиву и расслабьтесь. Все устроится. – Он вытащил из кармана ключ, сложил зонт и поднялся по маленькому, мокрому