Моя борьба. Книга пятая. Надежды. Карл Уве Кнаусгор

стану и я.

      И вот я здесь, подумал я, зашел в кухню, сделал несколько бутербродов и сжевал их, стоя возле окна и глядя на ряды домов, бывшие рабочие кварталы, спускавшиеся ярусами к улице Фьосангервейен. С другой стороны, на горе Ульрикен, поблескивала вышка.

      Я вдруг осознал, что последние дни провел почти в одиночестве. С момента встречи с Ларсом в Афинах я общался разве что с мамой и Хильдой. Поэтому возвращения Ингве ждал и не мог дождаться.

      Я поставил пластинку Stranglers, взял один из фотоальбомов и уселся на диван. У меня сводило желудок, непонятно отчего, я и сам не знал. Ощущение напоминало голод, вот только есть не хотелось.

      Может, Ингвиль тоже уже приехала? Что, если она сейчас в одной из сотен тысяч квартир, которые окружают меня?

* * *

      Первое, о чем спросил, вернувшись домой, Ингве, это как у меня дела с Ингвиль. Знал он не особо много, я обронил несколько слов, когда мы летом сидели на крыльце, но их оказалось достаточно, чтобы он понял, насколько все серьезно. Что, возможно, это начало чего-то большого.

      Я ответил, что она вот-вот приедет, жить будет в Фантофте, я позвоню ей и мы договоримся о встрече.

      – Может, в этом году тебе повезет, – сказал Ингве, – новая девушка, Академия писательского мастерства…

      – Мы же пока не встречаемся.

      – Это верно, но, по твоим словам, выходит, что она не против?

      – Вроде бы. Но вряд ли ее тянет ко мне так же сильно, как меня к ней.

      – А может, и потянет. Тебе главное правильно карты разыграть.

      – Хоть раз в жизни?

      – Этого я не говорил. – Он посмотрел на меня: – Налить тебе вина?

      – Да, давай.

      Он встал, скрылся на кухне, вернулся с графином и направился в ванную. За дверью запыхтело и зачавкало, потом послышалось журчанье, после чего появился Ингве с полным графином.

      – Урожай тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, – объявил он, – но неплохое. И его очень много.

      Я отхлебнул – оно оказалось такое кислое, что меня передернуло.

      Ингве улыбнулся.

      – Неплохое? – переспросил я.

      – Вкус – вещь относительная, – сказал Ингве, – сравнивать надо с другим домашним вином.

      Некоторое время мы молча пили. Ингве поднялся и подошел к гитаре и усилителю.

      – Я тут успел пару песен написать, – сказал Ингве, – послушаешь?

      – Естественно.

      – Хотя… Что считать песней. У меня скорее просто риффы.

      Я смотрел на него, и на меня внезапно накатила нежность.

      Он включил усилитель, повернулся ко мне спиной, настроил гитару, подкрутил эхорегулятор и заиграл.

      Нежность отступила: играл он хорошо, гитара звучала мощно и величественно, риффы получились мелодичные и зажигательные, как у The Smiths и The Chameleons. Я, не обладавший ни таким слухом, ни техникой, не понимал, как это ему удается. Едва начав что-то, он уже все умел, словно оно было в нем заложено изначально.

      Лишь закончив