Три минуты молчания. Снегирь. Георгий Владимов

один рейс не освоят. А во второй, пожалуй, и не пойдут.

      – А всё ж таки, ребятишки, – я их спросил, – кой чёрт вас в море понёс? Романтики захотелось?

      Дима лишь усмехнулся краем губы. Алик же помялся, как девица.

      – За этим ведь тоже ходят, правда?

      – И находят, – говорю, – не только что ходят. Матюгов натолкают вам полную шапку, тут вы её и увидите.

      – Ну, шеф, – сказал Дима, – это мы тоже умеем.

      – Да, на первое время вам и это – утешение. А если по правде – так деньги поманили?

      – Шеф, это тоже не лишнее.

      – И вообще, интересно же, – Алик сказал, – как её ловят, эту самую селёдочку. Которая так хороша с уксусом и подсолнечным маслом.

      И сам же смутился, когда сказал.

      – Так. А на берегу – кем работали?

      Алик опять помялся, посмотрел на Диму. Тот быстро сказал:

      – Шофёрами. На грузовых. Если интересует, можем рассказать при случае. Поговорим, шеф, за карбюратор, за трамблёр.

      – Что ты! Мне этого вовек не понять.

      Мы потравливали трос из-под лебёдки, смазывали его тавотом от ржавчины. Алика я за ключом послал, – «крокодилом», потом дал его Диме – развинтить чеку.

      – А работа как? – я спросил. – Нравилась?

      – Не пыльная, – сказал Дима. – Временами наскучивало.

      – А в смысле шишей?

      – На беленькую хватало. По большим революционным праздникам.

      – И по субботам?

      – Почему же нет, шеф?

      Я засмеялся.

      – Нет, – говорю, – по субботам уже не хватало.

      Тут и Дима смутился:

      – Пардон, шеф. Не понял.

      – Потому что шофёрами вы не работали.

      – С чего ты взял?

      – Ну, это просто. Ты гайку отвинчивал – сначала вправо подал, потом уже влево. Шофёр так не сделает.

      – Ну, шеф, это ещё не улика.

      – Ладно, – сказал я ему, – не закипайся. Не хочешь говорить – не надо, я у тебя не анкету спрашиваю. И что ты всё – «шеф» да «шеф»? Заладил тоже! Я те не таксишник.

      Я ушёл к лебёдке, смотать трос. Они думали – я не слышу.

      – Действительно, – Алик ему сказал, – зачем вилять?

      – Ну скажи ему, скажи, бродяга. Чей ты родом, откуда ты.

      А бог с ними, с дурнями, я подумал, на судне-то разве утаишься. Всё про тебя узнают, рано или поздно.

      День на четвёртый, на пятый они помалу освоились, начали разбираться, что к чему. Ещё больше вид делали, что освоились, по глазам было видно – для них это тёмный лес: триста концов извиваются, не знаешь, за какой взяться. И вот слышу – Дима кричит Алику:

      – Брось ты эту верёвку, мы одну и ту же койлаем. Вот эту бери, у меня под сапогом.

      И берёт Алик эту самую «верёвку», мотает себе на локоть одной левой. А правая у него – в кармане. Я его отозвал и сказал по-тихому:

      – Не дай тебе бог, салага, работать одной рукой. Что ты! Заплюют тебя, замордуют, живой не останешься.

      – А кому какое дело, – спрашивает, – если я одной могу?

      – Тем более и двумя сможешь. Надо, чтоб обе были заняты. И Димке