Костры. Иннокентий А. Сергеев

говорю я и поворачиваю ключ зажигания.

      – Но включился свет в комнате.

      Я выключаю двигатель.

      – Тогда подождём,– говорю я.

      – Понятно,– говорит она, откидываясь на сиденье.

      – Что?

      – Ты хочешь только реагировать на события, не принимая никаких решений.

      – Моя судьба давно решена, и я могу лишь следовать ей,– говорю я.

      – Ты говоришь так, как будто читаешь вслух книгу.

      – Ты это заметила?

      – Что, правда?– говорит она, повернувшись ко мне.– Ты пишешь книги?

      – Да,– говорю я.– И по-моему, в словах есть смысл.

      – В словах?– говорит она.– Но ведь ты даже не знаешь, кто их придумал такими.

      – Ну и что. Это неважно. Шедевры всегда анонимны. Извини, что я произношу прописную истину, но…

      – И много ты пишешь?

      – Меньше, чем мне хотелось бы.

      – Значит, ты живёшь не в полную силу?

      – Да, но лучше уж оставаться самим собой, не имея возможности жить в полную силу, чем работать в полную силу, изображая из себя кого-то другого…

      Она выглядывает из машины.

      – Свет в комнате погас,– сообщает она.

      – А на кухне?

      – А на кухне он уже давно не горит.

      – Значит, мы можем ехать,– говорю я и завожу машину.

      – Это так важно, соблюсти приличия?– говорит она.

      – Но ведь ты не забыла пристегнуться, хотя вряд ли нас кто-нибудь остановит.

      – Привычка,– говорит она и отстёгивает ремень.

      Я нажимаю на педаль, и мы трогаемся.

      – Вот и для меня тоже,– говорю я.– А иначе, почему я всё ещё здесь?

      – Вот как,– говорит она.– Но мы только сегодня встретились, и я ещё не могла превратиться для тебя в привычку.

      – Прости,– говорю я.– Я сказал глупость.

      Она молча кивает.

      Мы выезжаем на улицу. Я давлю на газ и переключаю скорость.

      8

      Я не рассчитал – до рассвета было ещё далеко, и ничего другого не оставалось, кроме как бессмысленно колесить по улицам города, знакомым до тошноты, чтобы как-то протянуть время. Наконец, я сдался и, остановив машину, сказал: "Подождём".

      Мне не хотелось выезжать из города затемно.

      Это должно произойти торжественно, и лучи восходящего солнца должны приветствовать нас, а вокруг нас будет звучать гимн пробуждающейся жизни… Вот как это должно быть, если я хочу заняться с ней любовью по-настоящему, как только я один и умею.

      Может быть, так умеет и ещё кто-нибудь, но не придумано ещё такого клуба, где бы мы могли поспорить, кто из нас более прав.

      А потому, ждём.

      Ждём, когда кончится эта ночь. Ждём, чтобы явиться миру, ждём, чтобы мир явился нам, ждём, дожидаемся, ждём… А где-то бомбят города, и в зоопарке звери бьются в агонии в лужах крови, бессильные спасти своих детей, и их большие глаза истекают слезами… Те, кто столько лет били себя в грудь и клялись в верности принципам гуманизма, нагло глумятся над самой идеей человечности и мстят беззащитной стране за убогость своего сознания и немощность мысли.

      А мы сидим в машине и ждём, когда наступит рассвет. Я курю, а женщине, что задремала рядом со мной, безразлично, что где-то падают