Глаз бури. Екатерина Мурашова

принадлежащие богу?

      – Да, пожалуй, ты права, – согласился мистер Сандерс и надолго о чем-то задумался.

      Сат Жун тут же позабыла о нем и опять, с наслаждением и гордостью принялась радоваться за брата.

      5 ноября 1854 года от Р. Х., Санкт-Петербург

      С южной оконечности Матисова острова в хорошую погоду открывался прекрасный вид на залив и Синефлагскую мель. Нынче же холодная и какая-то скользкая на ощупь морось облепила все – здания, тротуары, морды лошадей и лица людей. Не видно ни зги уже в пяти шагах. Туман.

      – Постой, слышишь, ну постой же! – скрипучая дверь пивной приоткрылась и из болезненно оранжевой пасти вместе с запахом щей, сивухи и пригоревшей каши неясно обозначилось чье-то расплывающееся в сумерках лицо. – Ефим! Слышь ты, оглашенный! Ну не гони ты! Может, обойдется еще! Не надо тебе!.. И-эх! – кричавший безнадежно махнул рукой и покачиваясь, скрылся в душной теплоте помещения.

      Уходящий из пивной человек даже не оглянулся на крик. Скорее всего, он его и не слыхал вовсе. Одетый в русский кафтан и шапку со щегольским пером, огромный, грузный и сутулый, он, несмотря на наряд, выглядел обычным «желтоглазым» извозчиком. В руках нес бесформенный сверток, по виду был тяжело пьян и непрерывно бормотал что-то себе под нос.

      – Что? Что ж такое выходит? Кому? Кому мы теперь нужны? Никому! Вот то-то! И куда ж? Куда ж теперь? Никуда, миластивцы! Никуда – это такой адрес, в который и самый лихач не свезет. Да! И грех на мне будет, значит, на ём нетути… А на ей? На ей, значит, не будет греха? Блаженны, кто верует… Милость… К милости Твоей припадаю… Господи, все забыл, а ведь надо ж… Надо ж помолиться перед тем… Вода-то небось холодная… И мокрая… Господи…

      Само собой, никаких клиентов в такую погоду не было и быть не могло. Как бы они ее разглядели, когда собственную вытянутую руку с трудом видать? Девушка, ежась и подпрыгивая на несильном, но каком-то удивительно промозглом ветру, уже собиралась идти назад, в обшарпанный дом на углу Торговой и Большой Мастерской улиц, как вдруг, прямо напротив дровяного сарая, заметила неясную фигуру, которая неловко, подобрав полы, лезла на чугунную огородку реки Пряжки. Догадавшись, что видит, девушка сначала испугалась до немоты, но уже спустя мгновение, отличаясь характером бойким и решительным, закричала истошно:

      – Человек! Человек, что ж вы делаете?! Прекратите сейчас, или я городового позову!

      Может быть, крик ее, увязнув в тумане, не дошел до незнакомца. Или уж он находился в ту минуту по другую сторону всего, и не был в состоянии понять. С ужасом, зажав рот ладонью, девушка услышала тупой, короткий всплеск.

      Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем она снова обрела способность двигаться и говорить. В первую очередь, отпуская сжавшуюся внутри пружину, девушка тихо заплакала.

      – Что ж это ты, дядечка, – едва слышно пробормотала она, глотая жгучие соленые слезы. –