Оливковое дерево. Ника Клим

кричала надпись на афише.

***

      Дома старуха что-то старательно выводила арабской вязью на клочке бумаги, а девочка наблюдала за ней чуть дыша.

      – Вот, Зайтуна-кызым, это обереги – молитвы такие, – объясняла она внучке. – Пускай стращают и говорят, что Бога нет, а ты их не слушай. В одно ухо пусть влетает, а из другого вылетает. Аллах, он все ведает, – пожилая женщина многозначительно подняла указательный палец вверх и застыла.

      – Алла, – пролепетала Зайтуна, протягивая за бабкой пальчик вверх.

      – Молодец! – одобрительно кивнула ей бабушка. – Ты у меня все понимаешь, пусть мало говоришь. Никого не слушай, только меня. Вот они сломали мечеть, склад из нее сделали. В той мечети твой дед и прадед служили верой и правдой. А теперь на́ тебе – нельзя! А народу где молиться, у кого просить? На знамя красное? – вопросительно посмотрела она на ребенка, девочка лишь молча потупила глаза.

      – Наш народ привык молиться. Мы не можем без этого. Вот и идут они теперь украдкой ко мне. Сами-то читать Коран не умеют, молиться разучились, да и нельзя вслух. Я и пишу им «дога»20. Чтобы дома мир да лад был, шамаиль на стену повесить надобно, – она показала крючковатым пальцем на картину, – от порчи и сглазу своя дога, на удачу – своя.

      Девочка внимательно слушала и следила глазами, не упуская из виду ничего, на что указывала старуха.

      – Смотри, – продолжала бабушка, – это чулпы, – она потрясла своей черной с проседью косой, а на кончике звонко зазвенели монетки и металлические треугольники, привязанные к ней разноцветными лентами. Бабушка взяла один и ловким движением открыла его. Зайтуна от удивления раскрыла рот – внутри лежала крохотная бумажка.

      – Здесь тоже дога, – пояснила бабка. – А это изю, – развернула она хлопковую ткань и подняла кончиками пальцев красивый нагрудник, расшитый блестящими медными монетами, немного тряхнула, отчего он тихонько звякнул, и приложила на грудь. – Вот так, его носят на груди, поверх платья. Такой будешь носить, и никакой дурной глаз не страшен.

      Зайтуна потянулась к нагруднику, но бабка успела спрятать все обратно в платок.

      – Подрастешь – все тебе отдам. А пока вот что: есть у меня дога и для твоей мамы, – с этими словами она протянула внучке темный холщовый треугольник. – Подложи его ей под подушку, когда будете спать ложиться. Не станет мамки твоей, будем жить втроем.

***

      Сегодня на ферме все работали быстрее, чем обычно: людям не терпелось поскорее управиться с делами и пойти в клуб, на суд. Поселок был маленький, концерты случались редко, разве что раз в год на Сабантуй. Поэтому товарищеский суд над вулканизаторщиком Шакиром Ибрагимовым был настоящим событием для деревни.

      «Ты смотри, как бегают, – удивлялась про себя Лиза. – Как же народ чужому горю радуется».

      – Давайте, девки, поживее! – подбадривал бригадир смены Кочубеев. – Опоздаем же!

      – Не боись, Кочубей, без нас не начнут, – ухмыльнулась доярка Асия.

      – Это верно, – согласился бригадир, – без

20

Дога – молитва (тат).