Богомолье. Лето Господне. Иван Шмелев

широком просторе, в звоне. И все, кажется мне, звонят. Ясно светят кресты на небе, сквозные, легкие. Реют ласточки и стрижи. Сидят на булыжной площади богомольцы, жуют монастырский хлеб. Служки в белом куда-то несут ковриги, придерживая сверху подбородком, – ковриг по шесть. Хочется есть, кружится голова от хлебного духа теплого – где-то пекарня близко. Отец говорит, что тепленького потом прихватим, а сейчас приложиться надо, пока еще не тесно. Важно идут широкие монахи, мотают четками в рукавах, веет за ними ладаном.

      Я высматриваю-ищу – где же келейка с куполком и елки? Отец не знает, какая такая келейка. Спрашиваю про грешника.

      – Какого такого грешника?

      – Да бревно у него в глазу… Горкин мне говорил.

      – Ну, у Горкина и надо дознаваться, он по этому делу дока.

      Направо – большой собор с синими куполами с толстыми золотыми звездами. Из цветника тянет свежестью – белые служки обильно поливают клумбы, – пахнет тонко петуньями, резедой. Слышно даже сквозь благовест, как остро кричат стрижи.

      Великая колокольня – Троица – надо мной. Смотрю, запрокинув голову, – креста не видно! Падает с неба звон, кружится голова от гула, дрожит земля.

      Народу больше. Толкают меня мешками, чайниками, трут армяками щеки. В давке нечем уже дышать. Трогает кто-то за картузик и говорит знакомо:

      – Наш словно паренек-то, знакомый… шли надысь-то!..

      Я узнаю старушку с красавочкой-молодкой, у которой на шее бусинки. Она – Параша? – ласково смотрит на меня, хочет что-то сказать как будто, но отец берет на руки, а то задавят. Под высокой сенью светится золотой крест над чашей, бьет из креста вода; из чаши черпают воду кружками на цепи. Я кричу:

      – Из креста вода!., чудо тут!..

      Я хочу рассказать про чудо, но отец даже и не смотрит, говорит – после, а то не продерешься. Я сижу на его плече, оглядываюсь на крест под сенью. Там все черпают кружками, бьет из креста вода.

      У маленькой белой церкви с золотой кровлей и одинокой главкой такая давка, что не пройдешь. Кричат страшные голоса:

      – Не напирайте, ради Христа-а… задавите!.. Ой, дышать нечем… полегше, не напирайте!..

      А народ все больше напирает, колышется. Отец говорит мне, что это самая Троица, Троицкий собор. Преподобного Сергия мощи тут. Говорят кругом:

      – Господи, и с детями еще тут… Куды еще тут с детями! Мужчину вон задавили, выволокли без памяти… Куды ж с детями?!.

      А сзади все больше давят, тискают, выкрикивают, воздыхают, плачутся:

      – Ох, родимые… поотпустите, не передохнешь… Дыхнуть хоть разок дайте… душу на покаяние…

      Сцепляются мешками и чайниками, плачут дети. Идет высокий монах в мантии, благословляет, махает четками:

      – Расступитесь, дорогу дайте!..

      Перед ним расступаются легко, откуда только берется место! Монах проходит, благословляя, вытягивая из толпы застрявшую сзади мантию. Отец проносит меня за ним.

      В церкви темно и душно. Слышно из темноты знакомое – Горкин, бывало, пел:

      Изведи