Драгун, на Кавказ!. Андрей Булычев

интересно, – прищурившись, проговорил городничий. – Так-то оно всё складно, казна тут ничего не теряет. Людей сколько и положено в армию от нас идёт, уезд рекрутскую повинность выполняет исправно. Да и этого художника самое место туда пристроить. Ни к чему нам таких со странностями у себя в городе держать. Сначала они шутейный рисунок на уездного заседателя намалюют, а потом вдруг и на самого… – и он испуганно зажал ладошкой рот.

      – Вот-вот, и я тоже так думаю, – покачал головой капитан-исправник. – В армии ему ведь там быстро укорот с его художествами сделают. Не до них ему будет. Команда для отправки в рекрутскую станцию у нас почти что уже набрана. Останется только двоих ещё в неё дополнить и соляным речным караваном отправлять всех в Уфу.

      – Вот ты и займись этим, Фёдор Евграфович, – кивнул городничий. – А этого, «художника», ты пока что в подвале подержи, дабы он лишнего никому глаза не мозолил. У помещика Винокурова пару недель назад сука борзая ощенилась, уж как я маялся, думал, у него пару кобельков себе взять, да вот, покамест в средствах сильно был стеснён. Ну так теперь можно будет о том и серьёзно уже подумать. Давай-ка, мы, Фёдор Евграфович, с тобой за это дело, – и достал из шкафа штоф зелёного стекла с парой маленьких серебряных стаканчиков.

      Через неделю к заскучавшему Димке какой-то сонный мужик с конвоиром занесли пару вёдер воды и тазик.

      – Помылся чтобы, – проворчал хмурый служилый. – Оно бы и щелока, конечно, хватило, но господа повелели тебе и обмылок снести. И вот ещё мочало лыковое. Только ты это, шибко-то чтобы тут не плескался! Нечего сырость в подвале разводить, не баня ведь здесь, – и бросил на нары ворох одежды. – Переоденешься опосля помывки, а то в рванине этой словно какой варнак.

      – Вода, чистая вода, целых два ведра, – восхитился Димка, наливая её в тазик.

      Наконец-то можно было с себя всё смыть. Небольшой, буквально со спичечный коробок кусочек мыла пах каким-то дёгтем. Грубая лыковая мочалка скребла по коже словно наждачная бумага. Но какое же это было блаженство снимать с себя всю многодневную грязь! На чистое тело натянул длинную льняную рубаху, заправил её в порты, а вокруг пояса затянул верёвку, как у виденных возле пристани мужиков. Красота! А вот лапти ему надевать не хотелось. Лёгкие они, конечно, но с непривычки их носить ему было неудобно.

      «Постираю-ка я лучше кроссовки, – решил Димка. – Буду пока в них ходить, а потом, как они совсем сносятся, что-нибудь и с обувкой, глядишь, придумаю».

      Ужин в этот день был шикарным. В большом глиняном горшке гречневую кашу обильно сдобрили маслом, а сверху положили уже привычные два больших ку́са ржаного хлеба.

      «Красота! А жизнь-то налаживается! – думал он, лёжа после трапезы на нарах. – Похоже, скоро отсюда совсем выпустят».

      Небось, проверили по своим учётам, убедились, что никаких грехов за ним нет. Чего же его тогда тут долго держать? В столицу поеду. В этом времени Питер – самый главный город России. Тут, в этой серости, мне делать