Дети полуночи. Салман Рушди

видел, что делала Амина за грязными стеклами кафе “Пионер”; и, может быть, тогда и родилось мое нелепое подозрение, и, презрев законы логики, отодвигалось во времени, пока не достигло, полностью созревшим, этого раннего – и почти наверняка невинного – приключения. Да, так оно, скорее всего, и есть. Но чудище не спешит угомониться… “Ага, – говорит оно, – а как насчет сцены, которую она закатила Ахмеду, когда тот объявил, что они переезжают в Бомбей?” И теперь оно, это чудище, передразнивает мою мать: “Ты, всегда только ты решаешь. А я? Что, если я не хочу… только-только привела я этот дом в порядок, и вот!..” Так что, Падма, была ли то злость ревностной хозяйки – или маскарад?

      Да, сомнение остается. Чудище спрашивает: “Почему же она так и не рассказала мужу об этом визите?” Ответ обвиняемой (его оглашает Падма от лица моей отсутствующей матери): “Да ты подумай только, как бы он разозлился, боже мой! Даже если бы и не был потрясен этой историей с поджигателями. Посторонний мужчина; жена, вышедшая из дому тайком, – да он бы просто взбесился! Совершенно взбесился бы!”

      Недостойные подозрения… следует отринуть их, приберечь суровые речи на потом, когда исчезнет двусмысленность, поднимется завеса тумана, и Амина предоставит мне твердые, ясные, неопровержимые доказательства.

      Но, конечно же, когда мой отец пришел домой поздно ночью, запах сточной канавы перебивал обычно исходящий от него душок будущего краха, из глаз катились слезы, оставляя на щеках полосы пепла, ноздри его были забиты серой, а голова посыпана прахом развеявшихся дымом кож… ведь, конечно же, бандиты сожгли склад.

      “А ночные сторожа?” – спали, Падма, спали. Предупрежденные заранее, приняли сонное питье так, на всякий случай… Отважные лала[105], воинственные патаны[106] – рожденные в городе, они никогда не видели Хайбера[107], и развернули пакетики, и высыпали порошок ржавого цвета в кипящий котелок с чаем. Раскладушки они оттащили подальше от отцовского склада, чтобы до них не долетели падающие балки и дождем рассыпающиеся искры. Потом улеглись на свои веревочные постели, выхлебали чай и погрузились в полное горечи и услады забвение, даруемое наркотиком. Сперва до хрипоты восхваляли излюбленных шлюх, оставленных в Пушту, затем стали дико хохотать, словно мягкие, легкие пальцы дурмана щекотали их… затем место смеха заняли сны, сторожа скитались по самым дальним ущельям дурмана, быстрее ветра неслись на скакунах дурмана и наконец уснули крепким сном без сновидений, и ничто на свете не могло пробудить их до того, как наркотик закончит свой путь по их телам.

      Ахмед, Бутт и Кемаль приехали на такси – водитель, утративший остатки мужества при виде этих троих, набравших полные горсти скомканных банкнот, которые воняли как черт знает что, соприкоснувшись во рву со многими пренеприятными субстанциями, ни за что не стал бы их ждать, но они отказались платить. “Отпустите меня, важные господа, – канючил шофер. – Я человек

105

Лала – почтенный, господин; обычное обращение к “патанам” – афганцам.

106

Патаны – индийское название пуштунов, ираноязычного народа, населяющего Афганистан и граничащие с ним северо-западные провинции Пакистана.

107

Хайберский проход – перевал Сулеймановых гор, по которому проходит основная дорога, соединяющая Афганистан с Индостаном.