Орлы Наполеона. Александр Григорьевич Домовец

полотна улетит!

      – М-да…

      – И отзывы хорошие с выставок есть. А вы всё отказываете да отказываете.

      Исподлобья посмотрел на Сергея – с обидой и с надеждой.

      Ну, что тут поделаешь? Есть люди, которых проще убить, чем втолковать, что они бездарны.

      – Ничем не могу помочь, Роман Прокофьевич, – произнёс Сергей со вздохом. – Отзывы, конечно, дело хорошее, и бурёнки тоже. Но в академии выставляются исключительно художники высокопрофессиональные и талантливые. Мастера, понимаете?

      Звездилов раздул ноздри и встопорщил бороду. Осведомился вкрадчиво:

      – А мне, стало быть, в мастерстве и даровании вы отказываете?

      «Да не я! Природа отказала!» – внутренне заорал Белозёров.

      – Увы, – решительно произнёс он вслух. – В прошлом году я по вашему настоянию собрал целый консилиум, припоминаете? Все художники-консультанты единодушно постановили, что полотна ваши слабы, и уровень их сугубо любительский. Топорный мазок, искажённые пропорции, неестественный колорит. Со своей стороны, я с такой оценкой согласен. И давайте на этом закончим, Роман Прокофьевич. Не мучьте ни себя, ни меня.

      Но оказалось, что Звездилов помучиться ещё готов. А заодно не пощадить и Белозёрова.

      Не успел Сергей глазом моргнуть, как бледный живописец соскользнул со стула прямо на колени и проворно пополз вокруг стола, держа курс на хозяина кабинета.

      – Да вы рехнулись! Встаньте немедленно! – крикнул Сергей, вскакивая на ноги.

      – Отец родной! Не погуби дарование! Не дай таланту увянуть бесплодно! – вещал Звездилов, норовя обнять колени Белозёрова.

      Ах, как славно было бы дать в ухо! От души, по-гусарски… Сергей схватил Звездилова за шиворот и одним рывком поднял с пола. Оказались они лицом к лицу.

      – Ноги буду мыть и воду пить!.. – пообещал Звездилов, заглядывая в глаза Белозёрову.

      – Прекратите балаган! – потребовал Сергей, встряхивая визави. Шрам, пересекавший правую щёку (память о гатчинском деле – на всю жизнь), гневно побелел.

      – Дозвольте выставиться!

      – В академии не дозволю. У вас, говорят, имение под Санкт-Петербургом, – у себя в усадьбе и выставляйтесь.

      – Да там и зрителей почти нет…

      – Чем меньше, тем лучше!..

      Сказано было грубо, наотмашь. Однако на политес уж никаких сил не осталось.

      Кажется, последняя реплика Звездилова несколько отрезвила. Отступив на шаг, он перевёл дух и вытер лицо.

      – Вот, значит, как, – произнёс угрожающе, задрав бороду. – Говорили мне, что в академии шагу не ступишь, – об завистника споткнёшься. А я, простодушный, и не верил… Ночей не досыпаю, рисую, как проклятый, а тут… а вы… – Оскалился. Почистил колени. – Ну, ничего. Не я первый, не я последний. Рафаэля тоже враги хулили, но всё же пробился, да-с. А вам, господин Белозёров, за удушение русского таланта божьего суда не избежать, так и знайте!

      Видимо, под русским талантом Звездилов подразумевал себя.

      – Ступайте, господин Звездилов,