Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов. Хорхе Луис Борхес

дроги вздымаются горою.

      Четыре вороные со смертной, белой метой

      везут четверку трусов и одного героя.

      С форейторами рядом гарцует негр по кромке.

      Катить на смерть в карете – ну что за гонор глупый!

      Придумал же Кирога, чтобы за ним в потемки

      шесть-семь безглавых торсов плелись эскортом трупа.

      – И этим кордовашкам владеть душой моею? —

      мелькает у Кироги. – Шуты и горлопаны!

      Я пригнан к этой жизни, я вбит в нее прочнее,

      чем коновязи пампы забиты в землю пампы.

      За столько лет ни пулям не дался я, ни пикам.

      «Кирога!» – эти звуки железо в дрожь бросали.

      И мне расстаться с жизнью на этом взгорье диком?

      Как может сгинуть ветер? Как могут сгинуть сабли?

      Но у Барранка-Яко не знали милосердья,

      когда ножи вгоняли февральским ясным полднем.

      Подкрался риоханец на всех одною смертью

      и роковым ударом о Росасе напомнил.

      И рослый, мертвый, вечный, уже потусторонний,

      покинул мир Факундо, чтобы гореть в геенне,

      где рваные солдаты и призрачные кони

      сомкнулись верным строем при виде грозной тени.

      Превосходство невозмутимости

      Слепящие буквы бомбят темноту, как диковинные метеоры.

      Гигантский неведомый город торжествует над полем.

      Уверясь в жизни и смерти, присматриваюсь к честолюбцам и пробую их понять.

      Их день – это алчность брошенного аркана.

      Их ночь – это дрема бешеной стали, готовой тотчас ударить.

      Они толкуют о братстве.

      Мое братство в том, что мы голоса одной на всех нищеты.

      Они толкуют о родине.

      Моя родина – это сердцебиенье гитары, портреты, старая сабля

      и простая молитва вечернего ивняка.

      Годы меня коротают.

      Тихий как тень, прохожу сквозь давку неутолимой спеси.

      Их единицы, стяжавших завтрашний день.

      А мне имя – некий и всякий.

      Их строки – ходатайство о восхищенье прочих.

      А я молю, чтоб строка не была в разладе со мной.

      Молю не о вечных красотах – о верности духу, и только.

      О строке, подтвержденной дорогами и сиротством.

      Сытый досужими клятвами, иду по обочине жизни

      неспешно, как путник издалека, не надеющийся дойти.

      Монтевидео

      Вечер душе, как уставшему – путь под уклон.

      Ночь осенила крылом твои плоские крыши.

      Ты – наш прежний Буэнос-Айрес, который все дальше с годами.

      Твои камни пушатся нежностью, как травой.

      Близкий и праздничный, словно звезда в заливе,

      потайными дверцами улиц ты уводишь в былое.

      Светоч, несущий утро, над тусклой гладью залива,

      зори благословляют тебя перед тем, как зажечь мои окна.

      Город звучный, как строка.

      Улицы уютные, как дворик.

      Листок, найденный в книге Джозефа Конрада

      Там, где простор искрится, бессменным летом брезжа,

      день исчезает, мрея и растворяясь в