Россия, кровью умытая. Артём Весёлый

алла-алла!» На базаре артиллеристы кинулись азиятов бить, лавки и магазины ихние поразвалили, товаришко всякий в открытом виде валяется, любую вещь нарасхват бери.

      Пулеметчик Сабаров отбился от нас и остался в городе, а мы с Остапом Дудой закурили и зашагали обратно на позицию.

      Слушать нас сбежался весь полк.

      Полчане стояли тесно – плечо в плечо и голова в голову.

      Взлезаю на повозку, говорю на полный голос, чтоб до каждого достало:

      – Фронтовики… Кровь родная… Скажу я вам, какая в Трапезунде открылась нам секретная картина.

      Над целым полком стою.

      Тыща глаз ковыряют меня, тыща плечей подпирают меня… Не чую я ни ног под собой, ни головы над собой… Ровно пьяный, легко раскидываю кулаки и по чистой совести раскрываю похождение наше в Трапезунд – кого видали, чего слыхали, за какие грехи роняем крову свою, в чем тут фокус и в чем секрет…

      Семь потов, как семь овчин, спустило с меня, пока говорил.

      Кто кричит – правильно, кто – верно, а кто со злости только мычит.

      Меня так и подмывало еще говорить и говорить, пока самый захудалый солдат поймет, в чем тут загвоздка и в чем же суть дела.

      Остап Дуда тоже остервенел: весь так и вызверился, подкатило человеку под само некуды… Оттолкнул меня и кричит Остап Дуда:

      – Расея… Що це таке воно за Расея?.. Расея есть притон буржуазии… Кончай войну! Бросай оружью!

      Солдатская глотка – жерло пушечье.

      Тыща глоток – тыща пушек.

      Из каждой глотки – вой и рев:

      – Окопались…

      – Хаба-ба…

      – Говори, еще говори.

      – Измучены, истерзаны…

      – Воюй, кому жить надоело.

      – Триста семь лет терпели.

      – Долой войну!

      – Бросай оружье!

      – Домой!

      Долго над полком сшибались крики, как бомбы рвались матюки, потом

      тише

      тише

      и замолчали.

      Оглянулся я.

      Оглянулся Остап Дуда.

      Стоит позади нас на повозке, как смерть постылая, Половцев – полковой наш командир… Ус дергает, пыльно так на нас глядит, и вся его морда лаптами горит.

      Полк боялся Половцева за крутой характер – боек его благородие был на руку – и любил своего командира за храбрость его офицерскую. Мало из них отчаюг выдавалось, чаще всего на солдатской шкуре выбивали марши победные, ну а этот с полком всю службу вместе проходил. Под Эзерджаном сам впереди цепи два раза в штыковую атаку ходил и турок брушил саморучно; пуля просадила ему плечо, другая зацепила ногу, но он не пожелал в тыл отлучаться и лечился в походном лазарете при своей части. Любитель был Половцев и в разведку ходить, под Мамахутуном привел двух курдов в плен совсем с конями.

      – Солдаты! – гаркнул командир, но никто не показал ему глаз своих, и никто, как в бывалошное время, не поднял головы на призыв его. – Солдаты, где ваша совесть, где ваша честь и где ваша храбрость?

      А мы уж и сами не рады былой храбрости своей. Стоим, глаза в землю уперев.

      Принялся командир говорить про недавнюю доблесть полка, про долг