Во славу Блистательного Дома. Эльберд Гаглоев

он.

      Неуравновешенный такой гуру оказался, то толстовец, понимаешь, интеллигенствующий, то махновец озверевший, ну не озверевший, но крайне нечуткий. Он, похоже, понял, что немного переборщил, и счел возможным объясниться:

      – Трудно сразу перестроиться. Но ты привыкай. Приходится, знаешь ли, соответствовать.

      Я милостивым наклонением головы изобразил понимание, но удостоился лишь очередным суровым взглядом.

      – Остановись. И запомни. Я – Великий Маг и Колдун. И быть излишне доброжелательным со своим клевретом мне даже не к лицу. Такое просто невозможно. Я говорил тебе об этом. Помнишь?

      Наклонение головы стало уже не таким величественным.

      – И не забывай. Никакого панибратства. Тебя мало того что не поймут, но твое неуважение ко мне может еще быть воспринято неправильно и послужить поводом к вызову. А в среде наших, пока и так немногочисленных союзников, это совсем лишнее. Это понятно?

      – Понятно.

      – Так что постарайся себя контролировать. Зеркало, – протянул руку.

      – Пожалуйста, – выдал я искомое.

      В течение следующего часа я был свидетелем магических экзерсисов Тиваса с зеркалом. Ничего не происходило. Ничего неожиданного. Дракончики все так же весело неслись в забавном хороводе, давали крайне оригинальные трактовки внешности, как Великого Мага и Колдуна, так и моей. Однако не желали менять свои размеры, а также демонстрировать какие-либо иные колдовские таланты.

      Абсолютно. В конце концов Тивас сдался.

      – Забери, – вернул мне дракончиков.

      – Вот же злыдни, – покритиковал я добытое имущество. Подбросил в ладони и посетовал: – Вы бы хоть прежние размеры разок приняли. Ненадолго.

      Вот говорят же – в начале было слово. Ну почему мы никогда об этом не помним. Когда я выговорил эту полуроковую фразу, зеркало еще находилось в воздухе. Хорошо хоть реакция у меня оказалась отменной, и организм я отбросить успел. Но это все, что успел, потому что в следующее мгновение меня прихлопнула тяжеленная плита зеркала. Дракончики как всегда пошутили, и как всегда весьма по-своему. Зеркало принять на ладонь удалось. Но видели бы вы, какую карикатурную физиономию отразило зеркало. Вы не видели, а я видел. И засмеялся. Сильно и громко. Вы не обращали внимания, что когда человек смеется, он расслабляется. Я тоже расслабился, и зеркало ощутимо ударило меня по лбу. Но смеяться я не перестал. Не смог. Дракончики, видно, решили, что шутка удалась, и, мгновенно свернувшись, улеглись у меня на животе. А я хохотал, не переставая, под совершенно обалдевшим взглядом Тиваса. Попробуй, не обалдей. Среди обломков кресла лежит двухметровый верзила с задранными лапками и ржет. Полный сюр. Но Тиваса в его Средневековье жизнь закалила.

      Он переборол удивление, встал, ухватил меня за задранную лапку и вздернул на ноги.

      – Пощечину? – вежливо предложил он.

      – Нет, благодарю, – не менее вежливо ответствовал я. Поискал глазами целую мебель, углядел пуфик. Присел. Тивас тоже. Нет, я не прав. Он величественно, подчеркиваю, величественно соизволил расположиться.