Детство Иисуса. Джон Максвелл Кутзее

странно заброшенным. Всего на одной пристани, похоже, происходит хоть какая-то деятельность: грузят или разгружают некий сухогруз, по трапу поднимаются и спускаются люди.

      Он подходит к высокому мужчине в робе, который, судя по всему, командует работой.

      – Добрый день, – говорит он. – Я ищу работу. Люди в Центре переселения сказали, что мне следует обратиться сюда. Мне с вами поговорить? У меня есть vale.

      – Поговорить можете со мной, – говорит человек. – Но вы не староваты ли для estibador-а?

      Estibador? Наверное, вид у него был оторопелый, поскольку человек (бригадир?) жестами показывает, что закидывает за спину груз и сгибается под его тяжестью.

      – А, estibador! – восклицает он. – Простите, у меня нехороший испанский. Нет, совсем не староват.

      Правду ли он только что услышал от себя самого? Не слишком ли он стар для тяжелой работы? Старым он себя не чувствует, просто не чувствует себя молодым. Он вообще не чувствует никакого особого возраста. Он чувствует себя безвозрастным, если такое вообще возможно.

      – Попробуйте меня, – предлагает он. – Если решите, что я не гожусь, я сразу уйду, без обид.

      – Хорошо, – говорит бригадир. Сминает vale в комок, швыряет в воду. – Можете начинать сразу. Малец с вами? Пусть побудет тут со мной, если хотите. Я за ним пригляжу. А испанский – это не беда, упражняйтесь. В один прекрасный день он будет для вас в порядке вещей, а не язык.

      Он взглядывает на мальчика.

      – Останешься с этим господином, пока я буду помогать носить мешки?

      Мальчик кивает. Опять он сует большой палец в рот.

      Ширины трапа хватает всего на одного. Он ждет, пока другой грузчик спустится с бугристым мешком. Затем взбирается на палубу, спускается по крепкой деревянной лестнице в трюм. Глаза сколько-то привыкают к полутьме. Трюм завален одинаковыми бугристыми мешками, их сотни, может, тысячи.

      – Что в мешках? – спрашивает он у человека рядом.

      Человек смотрит на него странно.

      – Granos, – говорит он.

      Он хочет спросить, сколько мешки весят, но времени нет. Его черед.

      Наверху груды сидит здоровяк с могучими руками и широкой ухмылкой, его работа, очевидно, – сбрасывать мешки на плечи ожидающего своей очереди грузчика. Он подставляет спину, мешок опускается; он спотыкается, затем хватается за углы мешка, как, замечает он, делают другие мужчины, шагает раз, другой. Удастся ли ему и впрямь подняться по лестнице с этим грузом, как всем остальным? Найдет ли силы?

      – Держись, viejo, – слышится голос позади него. – Не спеши.

      Он ставит левую ногу на нижнюю ступеньку. Все дело в равновесии, говорит он себе, в устойчивости, в том, чтобы мешок не соскользнул, а его содержимое не сместилось. Стоит чему-нибудь соскользнуть или сместиться, все пропало. Из грузчика превратишься в нищего, дрожащего под жестяным навесом во дворе у чужого человека.

      Он заносит правую ногу. Начинает кое-что постигать о лестнице: если упереться в нее грудью, вес мешка придаст тебе устойчивости,