Золото Каралона. Александр Цуканов

возле вещмешка. Выложил на стол продукты, водку. Повесил на гвоздь у входа дождевик.

      – Успел, задобрил мальца, – сообщил Ипатий, едва переступив порог дома. – Сунул гривенник. Леденец купит в лавке. Ты не удивляйся. Теперь такая жизнь. Обличье у тебя иностранное, любой сельсоветчик сразу трубку накрутит по номеру в энкэвэдэ.

      – А как же твое племенное стадо, колбасный завод?

      – Смеешься, да? Меня на коклеты чуть не пустили. Давным-давно всё отобрали. В прошлом годе в тюрьму угодил, как мироед. Ладно, Глашкин родственник в Нерчинске при начальстве, а то бы законопатили на лесоповал.

      – Да, невеселые у нас с тобой, Ипатий песни в этот раз.

      – Запоешь тут волком. Недавно пятистенок мой реквизировали под какой-то «учмол». А этот – это дом моего отца. Отмучился он в прошлом году, слава Богу. Сюда вот перебрались, как беженцы. Ну, рассказывай, Мироныч, откуда и куда?..

      – Что я? Я навестить приехал, а ты не рад.

      – Да будет тебе насмехаться… Пойду баню проведаю.

      Баня стоит на задах, возле мелкой речушки Нерыть. Они мылись долго, азартно хлестались веником, словно бы вымещая на нем накопившуюся злость. Бултыхались в холодной заводи, снова парились до тех пор, пока шипели каменья. Вспоминали былое.

      – Ты при Глашке не поминай про Зимноях. Баба, мало ли что. Эх, зря я ее не прибил тогда за упрямство. В Харбине, как ты говоришь, тоже не мед, но здесь настоящая каторга. Как выжили в тридцать втором, до сих пор удивляюсь. Рыбка спасала да трава-ягода… Но младшенькую-то не уберегли, так запоносила, что и до больницы не довезли.

      – А сын ты говорил?

      – Гришка-то молодец. В Чите пристроился слесарем. Подарки иногда шлет, денежку небольшую. Пойдем, повечеряем, чем Бог послал. А потом ложись-ка ты в бане. Тут тепло и спокойно.

      Ипатий, едва узнал о планах Алонина, пробраться на Зимноях и начать мыть золото, раззадорился и словно бы помолодел. «Эх, как вспомню вольное старательское житье-бытье! Азарт. Фартовый я был копач, настоящий. Эх, а кабаки верхнеудинские, да рестораны харбинские… Да девок молодых, озорных вспомню, веришь – нет, мураши пор всей коже. А тут в колхозе, я словно конь у шахтного ворота! Ни свету, ни корма…»

      Сутки отсыпался Алонин в теплой бане, а потом, переодевшись в старые застиранные обноски, отправился с Ипатием на заимку в устье Нерыти, где отец Глаши промышлял много лет, добывая рыбу и зверя. Договорились, что Ипатий поедет в Читу к давнему знакомому, бывшему лавочнику, у которого останавливались много раз, когда переправляли товары и рыбу из Баргузина в Харбин. Он поможет выправить документы, обменяет иностранную валюту на рубли, снабдит охотничьими патронами и снаряжением.

      – Помнишь, шутили над ним: Архип, от крику охрип, а как выпьет, так в храп. Рыжий такой мужичина. Сейчас в потребкооперации начальником стал. Червонец царский подаришь, он на золото падкий, всё сделает.

      Вместе обошли лесные угодья, сетку выставили в затоне, чтоб уху приготовить на скорую руку. Осмотрели и смазали капканы, старое ружье с разбитым прикладом.