Замешательство. Ричард Пауэрс

ты догадался, Шерлок?

      Он нахмурился и поднялся из воды. Пошатываясь, окинул реку новым взглядом.

      – Это все объясняет.

      Вернувшись в наш лагерь, я почувствовал, как во мне пробуждается интерес к событиям за пределами Больших Дымчатых гор. По всему миру происходили чрезвычайно важные вещи, о которых я ничего не знал. Известия от коллег накапливались в моем виртуальном почтовом ящике. Астробиологи с пяти континентов устроили свару из-за недавних публикаций. Ледники откололись от Антарктиды. Главы государств продолжали испытывать на прочность доверие общества. Повсеместно вспыхивали маленькие войны.

      Я как мог сторонился информационных потоков, пока мы с Робином собирали сосновые ветки для костра. Мы повесили наши рюкзаки на проволоке, натянутой между двумя платанами, где даже откормленные медведи не могли до них добраться. Когда пламя разгорелось, нам осталось лишь приготовить бобы и поджарить маршмеллоу.

      Робин уставился в огонь и пробубнил монотонным голосом, словно робот, что могло бы встревожить его педиатра:

      – Как тут хорошо. – Минуту спустя: – Чувствую, что мое место здесь.

      Мы наблюдали за искрами, бездельничали, и у нас неплохо получалось. За горным массивом на западе виднелся последний пурпурный краешек заката. Покрытые лесом склоны весь день вдыхали, а теперь начали снова выдыхать. Вокруг костра замелькали тени. Робин вертел головой при каждом звуке. В его широко распахнутых глазах отражалось нечто среднее между благоговением и страхом.

      – Слишком темно, чтобы рисовать, – прошептал он.

      – Да, – сказал я, хотя мой сын, вероятно, справился бы и в темноте.

      – Когда-то Гатлинбург выглядел вот так?

      Этот вопрос поразил меня.

      – Там были деревья повыше. Намного старше. Этим, в основном, меньше ста лет.

      – За сто лет лес может многого добиться.

      – Это точно.

      Он прищурился, мысленно отправляя всевозможные места – Гатлинбург, Пиджен-Фордж, Чикаго, Мадисон – в те времена, когда там царствовала дикая природа. Я делал то же самое в худшие ночи после смерти Алиссы. Но когда увидел, как эти фантазии овладели моим ребенком – тем, ради кого я продолжал жить, – они показались мне нездоровыми. Любой порядочный родитель на моем месте не позволил бы ему думать о таком.

      Мне не пришлось отвлекать Робина. Хотя он вновь заговорил тихим, автоматическим голосом, в его глазах, устремленных на пламя, что-то вспыхнуло.

      – Мама читала Честеру стихи по вечерам?

      Поди знай, как ему удавалось перескакивать с одной мысли на другую. Я давным-давно забросил попытки за ним угнаться.

      – Да, было дело.

      Любимый ритуал Алиссы задолго до моего появления в ее жизни. После двух бокалов красного вина она устраивала сеанс декламации любимых строф для взятого из приюта самого простодушного из псов, помеси бигля и бордер-колли.

      – Стихи. Честеру.

      – Я тоже слушал.

      – Знаю, – сказал он.