Испытание. Трейси Вульф

пакет. У меня слюнки текут – ведь я так давно не ела ничего, кроме «Поп-Тартс». Возможно, Хадсон прав – нельзя жить на одних «Поп-Тартс», как бы тебе того ни хотелось.

      – А как насчет Мэйси и остальных? – спрашиваю я, поддев вилкой виноградину.

      – Я заказал еду и им тоже, – отвечает он, отпив большой глоток воды из бутылки на комоде.

      – Ты лучший, – говорю я с улыбкой, наконец начиная по-настоящему расслабляться. «Между нами все хорошо, – говорю я себе. – И с Хадсоном все в порядке. Возможно, нам действительно просто нужно было немного поспать».

      Он наклоняет голову набок, как бы говоря: «Само собой».

      – Я стараюсь.

      Пока я ем, мы ни о чем таком не разговариваем – только об Ирландии, наших друзьях, о Сайрусе, – но как только я проглатываю последний кусок сандвича, Хадсон берет меня за руку.

      – Нам надо поговорить.

      Вот зараза. Плакал мой оптимизм. Как и моя способность нормально дышать. Потому что, хотя я поспала несколько часов, это не заставило меня передумать.

      – Извини, Хадсон, но…

      – Не беспокойся. – Он жестом останавливает меня. – Я не об этом.

      – Тогда о чем? – настороженно спрашиваю я. – Хорошие разговоры никогда не начинаются с таких слов.

      – Может, и так, – с невеселым видом отвечает он. – Но есть разные степени плохого, и то, что я собираюсь сказать, не из этой оперы.

      – Понятно. – Я делаю последний глоток бодрящего кофе и чувствую, как от подступившей паники у меня в животе разверзается пустота. Я начинаю сожалеть о том, что столько всего съела. – Так насколько это плохо?

      – Это вообще не плохо, если смотреть на ситуацию в перспективе.

      – Фантастика. Я хочу сказать – кто не любит играть в долгую? – Я испускаю тяжелый вздох, готовясь к тому, что он собирается сказать, что бы это ни было. – Ну хорошо. В чем дело?

      Он начинает говорить, затем обрывает речь и нервно смеется.

      – Почему бы нам обоим не расслабиться на секунду?

      Я вскидываю бровь.

      – По-моему, этот поезд уже ушел.

      – Это точно. Ты права. – Он вздыхает.

      Он надолго замолкает, и мне кажется, будто в тишине проходит целая вечность.

      Я чувствую себя как на иголках, меня снедает тревога. Я пытаюсь уверить себя, что что бы Хадсон ни собирался мне сказать, это не так уж и важно, но Хадсон не из тех, кто суетится по пустякам – подтверждением тому может служить вчерашний вечер. Так что что бы это ни было, это все-таки важно, а нынче важное почти всегда бывает плохим.

      – Я тут думал о Дворе горгулий, – наконец говорит он, когда я уже начинаю психовать.

      Я не ожидала, что наш разговор примет такой оборот, и несколько секунд просто смотрю на него, моргая, затем говорю:

      – И что? – И прежде, чем он успевает что-то сказать, продолжаю: – Я знаю, все считают, что у меня был глюк, но я клянусь…

      – Никто из нас не считает, что у тебя глюки, – заверяет меня он. – Поэтому я и потратил несколько часов, размышляя о том, что ты видела, и пытаясь найти разгадку.

      – И