И даже небо было нашим. Паоло Джордано

в мою комнату, – скомандовал Никола, когда установщик спросил, к какой розетке подключать.

      Берн взорвался:

      – Почему это в твою комнату?

      – Потому что он мой, – ответил Никола, и у него на лице, как мне показалось, промелькнуло что-то похожее на удовлетворение.

      Берн преградил дорогу установщику таким резким движением, что тот чуть не споткнулся. Поняв, что не сможет ничего изменить, он спросил:

      – А пользоваться им мы сможем?

      Чезаре надел очки, чтобы прочитать надписи мелким шрифтом на коробках, но, судя по его озабоченно сдвинутым бровям, все равно ничего не мог разобрать.

      – Мы-то сможем им пользоваться или как?

      Чезаре испустил глубокий вздох. И ответил, спокойно глядя Берну в глаза (хотя в его голосе, быть может, впервые за все те годы, что я знал его, прозвучали неуверенные нотки):

      – Компьютер принадлежит Николе. Его преподаватель… – Он запнулся. – Потерпите. Ваше время еще придет.

      Флориана стояла на пороге кухни и смотрела на мужа; ее губы были плотно сжаты, и я понял, что это решение они приняли совместно.

      Берн чуть не плакал: компьютер, который он хотел как ничего и никогда в жизни, установили в помещении, куда запрещалось входить.

      – А по какому закону?

      Никто ему не ответил. Установщик разматывал и соединял провода.

      – По какому закону, Чезаре? – повторил Берн.

      Если между ними произошел непоправимый разлад, случилось это именно тогда, во время короткой паузы между вопросом и ответом. Из-за компьютера.

      Чезаре ответил:

      – Невозжелай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни…

      Громко хлопнула входная дверь. Берн растворился в вечерней тьме. Мне было так больно за него! Вдруг я услышал музыку. Экран компьютера светился, безмятежно взирая на нас, а мы изумленно таращились на него.

      Ночью Берн высказал мне все, что было у него на душе:

      – Это несправедливо! Они и так уже отдали ему нашу общую комнату.

      – Никола старше нас.

      – Всего на год!

      – Давай не будем мелочными.

      Я не сказал ему, что для меня так было даже лучше. Сейчас, просыпаясь среди ночи от очередного кошмара, в котором мне снился отец, я мог смотреть на спящего Берна без опасения, что кто-то это увидит. Мог подойти к кровати и слушать его дыхание: это меня успокаивало.

      – Тебе все безразлично, – сердился он, – даже то, что Никола поступит в лицей, а мы останемся тут, взаперти. Ты не хочешь учиться. Тебя вообще ничего не интересует.

      Неправда. Разговаривать с ним в темноте или, если мы оба молчали, слушать, как с карниза падают капли после вечерней грозы: вот что меня интересовало, и это было лучше всего, что случалось со мной до сих пор. Но почему ему этого было мало?

      – Как ты думаешь, на какие деньги они оплачивают частные уроки для Николы? – не унимался он.

      – Не знаю. На зарплату Флорианы?

      Что-то