Вавилон. Пламя. Ярослава Раскольникова

Посадив пару заноз, девочка выудила оттуда медный ключ.

      – Деру, твою мать!

      Двери в коридоре открывались одна за другой, заспанные монахини в ночных сорочках выглядывали из них, встревоженные жуткими криками настоятельницы. Девочки рванули вниз. Они должны были сбежать вдвоем через заднюю дверь храма и кладбище, затем по сточным каналам до большого озера, таков был план. Но девочка внезапно остановилась, повинуясь неведомому импульсу тревоги, нарастающей с каждым шагом, который удалял их от общих спален.

      – Держи, – девочка передала ключ Тати. – Разбужу остальных.

      – Ну уж нет уж! – Тати развернулась. – Вместе до конца.

      Девочка коротко кивнула и они кинулись с шумом и гамом будить сироток, большинство которых было младше них.

      – Шевелимся! – подгоняла Тати заспанных детей. – Кто не успел тот опоздал!

      С лестницы доносился возмущенный ропот монахинь. Они спускались вниз, и спускались быстро. Кто-то пронзительно завизжал – видимо, обнаружив замученную настоятельницу, привязанную к собственной кровати.

      Тати, ведя за собой хвост из полуспящих сирот, рванула в сторону задней двери храма. Девочка замыкала шествие.

      Тяжелая дверь не поддавалась, и Тати едва не разбила себе плечо, пытаясь ее вытолкнуть. Когда та наконец распахнулась, ребятня толпой повалила в узкий проход. Тати придерживала дверь с другой стороны, давая детям выбежать.

      Девочка оглянулась. Словно на застывшей масляной картине она увидела разъяренные лица трех стремительно приближающихся монахинь, схватившихся за подолы сорочек. Девочка закрыла глаза.

      Резким пинком она вытолкнула последнего мальчика на улицу, после чего что есть силы рванула тяжелую дверь на себя, захлопывая ее. Тати стучала с той стороны, выкрикивая вымышленное имя девочки.

      Пока добудились звонарку, пока объявили тревогу и организовали облаву, было уже поздно. Дети ушли через сточные каналы и были таковы.

      Дудля выжила – заточка Тати была мелкой и все раны оказались поверхностными.

      Клеймив девочку безбожницей, монахини передали ее в руки городской стражи, заявив, что ее пропащая душа должна доживать свои дни в трудовом лагере.

      – Да простит тебя Бог за твои деяния, Ося. Молись. В молитве и боли искупаются грехи, – напутствовала ее Дудля.

      Закованный в латы патрульный крепко связал девочке руки грубой веревкой.

      – Лилит, – смотря настоятельнице в глаза, сказала девочка. – Меня зовут Лилит.

      – Не люблю эту историю, – клюя носом, недовольно сказала Дарири.

      – Хорошая история, – не согласился с ней Окри, слушавший Лилит внимательно и завороженно. – Ты хорошо поступила.

      – Да иди ты. Я каждый божий день в лагере жалела, что не смылась по-тихому.

      – Важны не слова, а дела, – упрямо сказал Окри. – Тятя так всегда говорил.

      – И посмотри, как кончил, – усмехнулась Лилит. – Так себе пример для подражания, а?

      Окри не ответил, уперев глаза в землю. Лилит махнула рукой и улеглась