Парфюм стихов. Шарль Бодлер

на книжный шкаф Вавилон.

      Там был латинский пепел и греческий прах,

      смешались вместе басня, роман, фельетон.

      Два голоса твердили уверенно, хитро и беспечно:

      «Земля – это пирог, наполненный сладостью».

      Это удовольствие вам будет бесконечным.

      Аппетит ваш станет сравним необъятности.

      Другой сказал: «Путешествуй во сне,

      за пределами известного и возможного!»

      Он пел, словно бриз с океана ко мне,

      как неизвестный призрак, выл ничтожно.

      Его ласкающий слух был всё же пугающим.

      Тебе я ответил: «Да, мой голос! Гораций!»

      Я бы назвал это исходом начинающим,

      увы, с тех пор из-за роковых декораций.

      Я отчётливо вижу странные миры воображения,

      существующие в пустотах без света.

      Это восторженная жертва моего зрения,

      змеи следуют и скользят по ногам где-то.

      Я приветствую с нежностью пророков

      пустыни и моря, отдаю им почести.

      Плачу на пирах и смеюсь на похоронах,

      вкус вина гадкий и полный горечи.

      Гляжу в небо и проваливаюсь в ямы,

      я часто ложь принимаю за факты.

      Голос утешает, сохраняй мечты своими,

      сумасшедшие лучше, чем мудрые, упиваются ими.

      Эпилог

      Epilogue

      Я тихо взобрался на вершину холма,

      откуда город виден был как на ладони.

      Чистилище и ад, больницы, публичные дома,

      тюрьма, где грех у наших ног цветёт в агонии.

      Ясно, что Сатана есть покровитель бед.

      Я не плёлся туда, чтоб напрасно поплакать,

      как старик, с любовницей своей навек

      я жаждал сохранить наслаждения запах.

      Сводница может сделать свежими вещи,

      если вы ещё спите в утреннем свете

      или порхаете в покровах ночного спокойствия.

      Гнусная столица, я люблю тебя! Да! Да!

      Куртизанки и сутенёры – все ваши удовольствия,

      это вульгарная толпа не поймёт никогда.

      Одобрение ужаса

      Approbation d’horreur

      В этом небе странном и бледном,

      похожем на измученную твою судьбу,

      в опустошённом сердце летают мысли бегло.

      Ответь мне: ты вольнодумец, мать твою?

      Ненасытный и жадный

      для мутного, неясного неба,

      не стони, как Овидий,

      изгнанный из рая и Рима.

      Расколотые небеса и берега сошлись,

      моя гордость отражается в тебе.

      Твои облака с трауром унеслись.

      Катафалки моей мечты

      и ад отражаются в твоём свете,

      а сердце радуется от красоты.

      Навязчивая идея

      Obsession

      Великие леса пугают меня, словно громадные соборы.

      Ты ревёшь, как орган в душе, осуждённой где-то.

      Траурный процесс, где предсмертные хрипы хором

      издают звук вашего De Profundis, как эхо.

      Я ненавижу океан! Мой разум в его бурной магистрали

      видит себя, я слышу громкий смех его морей,

      наполненный