Незапертая дверь. Мария Метлицкая

совсем сказочный.

      За лесом речка – неширокая, но шустрая, с быстрым течением.

      Берег песчаный, пологий, в далекие шестидесятые в речке водились и рыба, и раки. А лес был полон грибов.

      И грибником, и рыбаком дед был знатным, рассказывал Чемоданов.

      Бабушка за пределы участка почти не выходила, она сажала цветы. Но не тут-то было – в те годы правление дачного кооператива требовало полезные посадки – да-да, именно требовало! Были и нормативы – например, пять плодово-ягодных кустов, десять плодовых деревьев, несколько грядок с овощами и фруктами, а уж цветочки – дело личное, как говорится.

      – Неужели такое и вправду было? – Кате не верилось.

      – Было, – уверенно подтвердил Чемоданов. – Еще как было – по участкам ходили комиссии из активистов и пересчитывали посаженное.

      Приходилось сажать. Отсюда и кусты малины, смородины, крыжовника, и яблони, и сливовые деревья.

      Кстати, потом и бабка, и дед увлеклись сельским хозяйством и даже получали призы! И до сих пор не выродились чудесные малина и смородина, и замечательные антоновка и коричные, а уж в урожайный год, – Чемоданов блаженно прикрыл глаза, словно вспоминая запах и вкус душистых яблок, – в урожайный год ящиками увозили! Варили, парили, сушили, закатывали, да еще и всем раздавали! И посмотри – все живо и все плодоносит! А ведь после ухода стариков никто за ними не ухаживал.

      По участку Чемоданов ходил с таким блаженным и умиротворенным лицом, какого Катя никогда у него и не видела.

      Старая дачка, с остатками зеленой краски и резным, кружевным, когда-то белым, а теперь облезлым, балкончиком и задиристым петушком-флюгером на крыше, доживала последние дни. Чуть покосившаяся, наклоненная на левый бок, с мутными окнами, небольшой терраской и поколовшейся шиферной крышей, она, казалось, грустила. А сколько счастливых, радостных и шумных дней она видела, какая большая и дружная семья собиралась на этой терраске, где стояли самовар и толстые дачные чашки в красный горох – грубые, тяжелые, но любимые и уютные, в которых дымился густой темно-бордовый чаек, сдобренный ароматными травами – листьями смородины, иван-чая и душицы.

      Дразня и зазывая, на большом блюде лежали свежеиспеченные бабушкины плюшки – с вареньем, тушеными яблоками и просто посыпанные сахарным песком. Кстати, последние, «пустые», как называла их бабушка, маленький Чемоданов любил больше всего. В простой керамической вазе стоял пышный букет только что срезанных флоксов, и их неповторимый аромат витал по всему дому.

      После чая дед спал в гамаке, а бабуля уходила к цветам.

      – И как здесь все помещались, – недоумевал Чемоданов, – уму непостижимо! Дед с бабушкой, я, бабушкина племянница старая дева Зиночка, смешная, пугливая и плаксивая, – дед над ней насмехался, а бабуля жалела. Еще дедов брат, мой двоюродный дед, но я считал его дядей – назвать его дедом язык не поворачивался! Красавец, пижон, страшный модник! А с какими дамочками он приезжал! Вся улица пялилась. Веселый был, заводной: коньяк, картишки, песни под гитару. Пел он здорово, а вот актер из него