Статус: все сложно. Дарья Белова

рядом с ней, только облокотившись уже о стену.

      – Эй, Апраксина?

      – Что, Навицкий?

      Не знаю, зачем ее окликнул. Теперь думаю, что бы такого спросить.

      – Может, потом отметим? – вспоминаю слова Риты.

      – Развод?

      – Он самый.

      Выравнивает спину и смотрит на меня темными глазами. Там огонь. Он очень нехороший. В них ярость, смешанная с презрением. Костер недобрый, того и гляди, перекинется на меня.

      Она пару раз пытается что-то мне ответить. Но так и ни слова не произносит. Снова у меня к ней нескончаемый список вопросов: что хотела сказать? О чем сейчас думает?

      Мы заходим последними. Маленький кабинет. Здесь душно и пыльно, словно попал в старую библиотеку, где книги уже не представляют ценность. Просто сваленный в кучу хлам.

      Два стула, что поскрипывают, стоит присесть на них. А женщина в возрасте, в очках с ужасной старомодной оправой, что-то усердно ищет в своем в компьютере. Он, кстати, тут не такой доисторический.

      Она что-то говорит, я не вслушиваюсь. Изучаю кабинет. Иногда мой взгляд останавливается на Апраксиной. Мне показалось, она нервничает. То и дело поправляет и так короткие черные шорты. Замок сумочки открывает, затем снова закрывает. Движения навязчивые.

      – Детей, как я понимаю, нет? – голос этой регистраторши противный, или как называют тех, кто разводит, а не расписывает.

      – Нет, – а Мила звучит уверенно.

      – Общее имущество?

      Мила замялась. Квартира, которую нам купили родители как подарок на свадьбу оформлен в совместную собственность. Она ждет от меня какой-то реакции.

      – Все оставляю жене, – улыбаюсь.

      Мила закатывает глаза. А помнится, ей нравилось, когда за столом закатывал глаза я. Ее это, вспомнить бы, умиляло.

      Еще пару формальных вопросов, какие-то нелепые ответы. Но та псевдорегистраторша все фиксирует. Потом несколько бумаг, что мы заполнили. Голова, что прекратила болеть, начинает раскалываться с новой силой. Таблетка прекратила свое действие. А может, на меня давит вся эта обстановка, все эти бумаги. Взгляд Милы тяжелый, придавливает меня, стоит мне усмехнуться или пошутить. Шоколадка, тебе же нравились мои шутки. Теперь, получается, не нравятся? А что тогда нравится?

      Выходим из этого кабинета уставшие. Оказывается, расторгать брак то еще удовольствие.

      Мила устало опускается на то место, где и сидела. В коридоре никого. Мы одни. Из холла все еще доносятся голоса. Они веселые, радостные. Кто-то кричит “горько”, кто-то просто поздравляет излишне эмоционально. Мы слышим все, даже смотрим сейчас в одном направлении – на тот холл, куда двери оказались открыты.

      – Им сейчас хорошо.

      – Думаешь?

      – Да. Они ведь любят друг друга. Красивые, счастливые… – голос нежный, обволакивает. В нем можно укутаться. Или согреться, потому что он теплый.

      – А ты?

      – Что я?

      – Ты любила?

      Мила опустила глаза. Эти воспоминания тяжелые для нее. Думать о прошлом, о том, что было больно не только мне, но и ей.

      Закусила