Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак. Николай Лейкин

начал прощаться, подошел к отцу и матери новобрачной и протянул им руку. Все пошли в прихожую проводить генерала. Новобрачный смотрел на тестя и тещу зверем. После ухода генерала он подскочил к ним и сказал:

      – Прямо генерал из-за вас уехал.

      – Да что ты врешь-то! Он ласковый человек. Мы с ним прелюбезно распрощались. Подошел и руку протянул, – отвечал Петр Михайлович.

      – Да как же вам ее не протянуть-то, ежели вы лезете вперед.

      Анна Тимофеевна вспылила.

      – А куда же нам иначе лезть-то, любезный зятюшка? В кухню, что ли? – заговорила она. – Нет, уж этого не дождетесь. Мы в квартире нашей дочери.

      – Сделайте одолжение… Это квартира моя, а не вашей дочери.

      – Однако эту квартиру мы обмеблировали! Каждый гвоздик здесь наш.

      – Был ваш, а теперь мой. И гвоздиками вам нечего хвастаться, потому на это было условие, чтоб вам их вбивать. Вы согласились эти гвоздики вбивать, да, к слову сказать, не все же и вбили их. Лампы одной нет, ковра в гостиной бархатного нет.

      – Как ковра в гостиной нет? – воскликнул Петр Михайлович. – А это что?

      – Да разве это бархатный! Что вы дурака-то строите! Этому ковру вся цена пятнадцать рублей. Эдакие ковры в гостиницах в рублевых номерах стелют, а не в гостиных кладут, и ежели вы любите вашу дочку, то завтра же должны его переменить.

      – На кухонный половик, изволь, переменю, а уж больше ничего ты от меня не дождешься. Довольно! Ты и так у меня перед венцом, наступя на горло, четыре тысячи вырвал.

      – Дадите, коли дочка приедет и умолять будет.

      Разговор сделался крупным. Оставшиеся гости, чиновники, начали перешептываться между собой. Даже им было как-то неловко. Только отец посаженый принял сторону новобрачного и, поправляя на шее станиславский орден, бормотал себе под нос:

      – Купчишки! Их дочь благородной сделали, а они в благодарность за это всякие подлоги делают.

      Звонок в прихожей. Вернулся какой-то гость из купцов, забывший свои калоши. Надевая свои калоши, он в открытую из прихожей в гостиную дверь кричал:

      – Нарочно вернулся из трактира за своим добром. А то прислать бы завтра, так, чего доброго, и не отдали бы. «Никаких, мол, ты и калош не оставлял».

      Новобрачный бросился в прихожую, чтобы отругаться, но гость уже хлопнул дверью.

      Официанты накрыли столы и поставили закуску. Гости присели к столу. Начались тосты. Посаженый отец поднял бокал за здоровье новобрачных. Новобрачный отвечал за здоровье посаженого батюшки и посаженой матушки.

      Петр Михайлович, выпивший три-четыре рюмки водки и накачавший в себя смелости, вскочил со стула и во все горло закричал:

      – Нет уж, позвольте, Порфирий Васильич! Прежде всего пьют за настоящих родителей, а не за посаженых, а настоящие родители – мы…

      – Вздор! Пустяки! И не смеете вы мне предписания делать! – откликнулся новобрачный. – За кого первого хочу пить, за того и пью. Сидите. Ваша очередь впереди.

      – Нет, уж достаточно сидеть. Будет. Тут у камня так лопнет терпение. Анна Тимофевна! Прощайся с дочкой