Странствующая труппа. Николай Лейкин

сбор, Анатолий? Должно быть, плох?

      – Давеча было сто рублей без полтинника.

      – Это только то, что в кассе, не считая того, что с рук продано?

      – Да нет же, нет. Всего вместе.

      – А ведь мы рассчитывали, что полный сбор больше двухсот пятидесяти рублей.

      – Мало ли, что рассчитывали!

      – Анатолий, у меня полусапожки совсем худые. Не знаю, как уж и играть буду. Думала у сестры взять, но у ней еще хуже моих, – шепнула мужу Котомцева.

      – Завтра купишь себе и сестре новые сапоги.

      – Да, но как сегодня-то играть! Я уж кой-как зашила, позачернила чернилами, но…

      – Обувь только из лож видна, а из стульев и мест в партере обуви никогда не видать, лож же здесь нет. Что ж, начинать, что ли? – спросил Котомцев.

      – Погоди… Авось подойдут и подъедут еще кто-нибудь, – откликнулся Днепровский.

      К Котомцеву опять подскочил лесничий и сказал:

      – Радуйтесь… Сын головы сказывает, что сейчас в театр помещик Куликов в долгушке с семейством и гостями приехал. Вот уж тут еще приращение сбора рублей на десять будет.

      – Ну, слава богу! – проговорила Котомцева и перекрестилась.

      Тапер Кац кончил марш и принялся играть вальс.

      В семь с половиной часов Котомцев решил поднимать занавес.

      – По местам! – крикнул лесничий актерам и, когда все было готово, сам отдернул коленкоровую занавесь в одну сторону.

      XII

      Пьеса «Грех да беда» шла довольно гладко, и только нотариус в роли Бабаева несколько портил дело. При открытии занавеса интеллигенция посада Гусятниково приветствовала исполнителей аплодисментами. Встретили рукоплесканиями и Котомцева. Интеллигенцию поддерживала публика посерее, но этой серой публике пьеса не понравилась. Кабатчица Подседова прямо сказала головихе после второго акта:

      – Канитель… Что дальше будет, я не знаю, а пока канитель… Цирк-то с обезьянами и намазанными шутами куда интереснее был у нас. Там, по крайности, хоть посмеяться можно было. Помните, сколько они, бывало, оплеух себе надают, дураки эти самые? И ничего им, как с гуся вода.

      – Погодите… Может быть, и эти актеры разыграются, так посмешат, – отвечала головиха.

      – Нет, уж это такая игра. Тут все разговоры, разговоры и ничего больше.

      – Знаю я. Это театр, а вы про цирк… Но и в театре бывает веселая игра. Вот, например, оперетка, где поют и смешат. Бывали ведь мы с мужем и в губернии, и в Петербурге, и в Москве, так видали всякие театры. Надо вот мужу сказать, чтоб он попросил их оперетку поставить.

      Мужская интеллигенция в каждом антракте уходила на сцену и старалась выпить с актерами, требуя на сцену вина из буфета. Голова, желая оказать гостеприимство и угостить актрис, послал им в уборную бутылку мадеры, коробку монпансье и яблок, явился туда сам и просил всех выпить.

      – Пожалуйте по рюмочке… Да вот и закусить есть чем… – кланялся он.

      Актрисы чокнулись с ним и выпили.

      – По второй, чтоб не хромать на сцене… – продолжал он.

      – По